Бирон
Шрифт:
Дикое, необузданное нашествие Меншикова на Митаву, его более чем неприличное поведение с курляндскими властями и с Морицем не на шутку испугали Петербург. Там совершенно правильно поняли, что от вандализма «светлейшего» может выйти изрядный скандал.
В Верховном тайном совете был получен указ императрицы:
«Понеже ныне курляндские дела находятся в великой конфузии, и не можем узнать, кто в том деле прав или виноват, того для надлежит освидетельствовать и исследовать о поступках тайного советника Бестужева…»
Совет оправдал
Несмотря на это, Екатерина приказала прекратить дело.
— Ваше императорское величество, а как вам благоугодно смотреть на притязания светлейшего князя Меншикова на герцогскую курляндскую корону? — задали императрице вопрос некоторые из верховников.
— Я рассуждаю так, господа, что желание светлейшего быть герцогом Курляндским несостоятельна. До сего король прусский и поляки допустить не могут, — ответила императрица.
Это был первый удар грома той грозы, которая собиралась над головой зазнавшегося выскочки-вельможи.
В последнее время Анна Иоанновна стала замечать, что баронесса Эльза фон Клюгенау упорно, под всевозможными предлогами, старается избегать встречи с ней.
«Что это с ней?» — пришло как-то на ум герцогине, и она пригласила к себе свою гофмейстерину.
Красавица вдова не осмелилась ослушаться воли ее светлости: слишком уж повелительно и настоятельно было это приглашение.
— Что с вами, любезная баронесса? Я вас не вижу по целым дням… Вы все хвораете? — спросила Анна Иоанновна.
— Да, ваша светлость… Мне нездоровится, — стараясь не глядеть в лицо своей повелительнице, хмуро ответила та.
— Что же происходит с вами? И, если вы больны, отчего не обратитесь к доктору?
Насмешливая улыбка пробежала по губам баронессы, но она, поспешив скрыть ее, ответила:
— Ах, ваша светлость, вы так добры… Но…
— Что «но»? Договаривайте!
— Но не все доктора могут принести облегчение. Быть может, вы согласитесь с этим сами?
— Я? С какой стати? — вспыхнула герцогиня.
Она сразу поняла все: эта «красивая баба» намекала ей на Морица, который под видом доктора явился на их первое тайное свидание. Так вот какова она, эта «преданная немецкая божья коровка»! Она жалит, язвит…
— Потрудитесь, милая, говорить яснее! — гневно произнесла Анна Иоанновна. — Почему я должна быть осведомлена в искусстве докторов?
— Прошу простить меня, ваша светлость, но вы, кажется, не так изволили понять меня, — печально ответила баронесса. — Я хотела сказать, что врачи тела часто бессильны врачевать душу.
— А ваша душа болит?
— О да, ваша светлость!
— Что же с вами происходит? — удивилась герцогиня, обладавшая короткой памятью.
— Вы должны это знать, ваша светлость, — прозвучал вдруг ответ гофмейстерины.
— Я?!
— Да, вы… Помните ли вы, ваша светлость, что вы обещали сделать для меня? — И Эльза Клюгенау в упор посмотрела на свою повелительницу. — Вы обещали великодушно быть моей «свахой», как вы изволили выразиться… Я люблю Эрнста Бирона… Прежде он выказывал ко мне симпатию, любовь… Но признание никогда не могло сойти с моих уст…
Анна Иоанновна отпихнула ногой обитую атласом скамеечку.
— А, вы вот о чем!.. — каким-то странным, не своим голосом начала она. — Вы о Бироне?.. Но, послушайте, моя милая баронесса, мне кажется, что если мужчина любит женщину, а женщина — его, мужчину, то… какое же тут требуется еще посредничество третьего лица? В подобных случаях оно скорей нежелательно…
— Как когда!.. — глухо, неопределенно ответила баронесса.
Анна Иоанновна холодно бросила ей:
— Ступайте!.. Вы больше мне не нужны сейчас. А с моим обер-камер-юнкером я поговорю…
Этот холодный, суровый ответ многое объяснил баронессе: недаром в это последнее время она подметила ревнивым взором женщины, что Эрнст слишком часто посещает герцогиню.
— Ради Бога, ваша светлость, сделайте милость, не говорите ему ничего об этом! — умоляюще воскликнула она.
— Ступайте! — последовал вторичный властный приказ.
Клюгенау покорно вышла.
По ее уходе Анна Иоанновна, чисто по-московски, «по-измайловски» всплеснув руками, воскликнула:
— Да что же это такое, матушки? Или весь свет белый пошел против меня? Замуж захочешь идти — не смей, потому какие-то проклятые «конъюнктуры» не сходятся; если так просто, поразвлечься желаешь — тоже не смей: немка какая-нибудь протестует: «Мой он, дескать, а не ваш». А что же мне на сем свете принадлежит? Ничего, кроме тоски, скуки, слез да одиночества?
И Анна Иоанновна решила объясниться с Эрнстом.
Бирон явился в этот вечер к ее светлости в особенно бодром, приподнятом настроении духа. Он понимал, что герцогиню необходимо «подстегивать», по его любимому «лошадному» выражению, иначе она совсем сомлеет со скуки и наделает, чего доброго, таких чудес, за которые ее удалят из Митавы. А ведь еще большой вопрос: потянет ли она его за собой?.. Случай с Морицем, только чудом не разрушивший всех его горделивых, честолюбивых планов, заставил «милого Эрнста» стоять настороже, быть начеку.
— Ваша светлость, вы опять скучаете? Это видно по вашему лицу, — начал ловкий «конюх», склоняясь на одно колено перед герцогиней и покрывая поцелуями ее руку.
Анна Иоанновна отдернула ее, хотя без гнева.
— А тебе весело, Эрнст Иванович? — насмешливо спросила она. — Ишь, как ты разгорелся…
Бирон улыбнулся:
— Я не могу веселиться, ваша светлость, когда моя повелительница скучает.
— Ого? Ты — такой верный раб?
При слове «раб» Бирона передернуло. Впрочем, эту резкую фразу он сейчас же поспешил «смягчить», переделать по-своему: