Бирон
Шрифт:
У всех невольно вырвался подавленный крик изумления, к которому примешивался страх.
Но эта тьма продолжалась всего несколько секунд.
Вдруг, неизвестно откуда, появился таинственно-трепетный, голубовато-фиолетовый снег. Сначала он был очень слабым, но, мало-помалу, усиливаясь, залил собою тронный герцогский зал, накладывая на лица всех присутствующих странные блики.
Это был особенный свет, не схожий с тем, который получается от «потешного» [15] огня.
15
Бенгальский.
Стало
Анна Иоанновна, приложив руку к сильно бьющемуся сердцу, приподнялась с кресла.
— Ах! Что же это такое? — тихо слетело с ее губ.
Этот самый вопрос хотели, но боялись задать и все присутствующие, прикованные взорами к синьору Джиолотти.
Появился придворный лакей. Он нес большой металлический таз, наполненный снегом.
— Поставьте его сюда! — приказал Бирон, показывая на место как раз против трона герцогини.
Гробовое молчание воцарилось в зале.
Джиолотти подошел совсем близко к ее светлости и спросил:
— Что вы видите здесь, ваше высочество?
— Здесь? Здесь — снег, — ответила Анна Иоанновна.
Тогда Джиолотти обратился и к гостям августейшей герцогини:
— И вы все видите только снег?..
— Да… да… ну, конечно!.. Да, — в удивление посыпались робкие ответы.
Тогда великий чародей Джиолотти простер руки над тазом со снегом и произнес:
— Смотрите, вы все, смотрите, ваше высочество, сюда!.. Не спускайте глаз!
И взоры всех устремились на невинный предмет.
Снег стал таять точно под влиянием сильнейшей жары. Вместо снега появилась вода, а на ней, на этой воде, — маленькие-маленькие зернышки светло-желтого цвета.
Из одного из этих зернышек стал поразительно быстро расти ствол и покрываться ветвями, на которых появились темно-зеленые листья.
Ужас овладел и Анной Иоанновной, и ее гостями.
— Ах!.. — пронеслось по залу.
А взор великого чародея не отрывался от сказочно быстро растущего ствола. Его руки все так же были распростерты над тазом, и все так же властно-уверенно звучал его голос, произнося какое-то магическое заклинание на латинском языке:
— Nasce o, arbor magnae misteriae, nasce! Est in corpore tuo Signum et vis vitae aeternae… Egomet, Magistr Maximus, potentiae summae volo. [16]
Все выше, выше становилось это заколдованное дерево.
— Боже! Что за дьявольщина?! — испуганно отшатнулся Кейзерлинг. — Это — волшебное дерево!
— Fiat lux! Да будет свет! — властно произнес Джиолотти.
Таинственный фиолетовый свет куда-то исчез, уступив место красно-желтому свету свечей люстр и канделябров.
16
Расти, о дерево великой тайны, расти! В твоем «теле» находится знак и сила вечной жизни… Я, я сам (egmet), великий магистр, обладающий величайшей властью, желаю этого… (лат.).
Перед всеми стояло высокое дерево, на котором висели великолепные мандарины.
Джиолотти, сорвав один, почтительно поднялся по ступеням трона и протянул герцогине «магический плод».
— Лучшей наградой мне, далекому чужеземцу, могла бы явиться милость, если бы вы, ваше высочество, соблаговолили принять от меня этот душистый плод, столь быстро выросший на снегах вашей отчизны! — Итальянец почтительно склонился перед Анной Ианновной, которая совсем «сомлела».
Это первое чудо таинственного магистра привело всех в состояние какого-то столбняка.
Бирон подал знак — и грянула музыка. Но звуки того упоительного вальса, который всегда столь зажигательно действовал на сентиментально-чувственных митавок, не произвели теперь ни малейшего эффекта. Так сильно было впечатление, произведенное на всех синьором Джиолотти.
Однако бал все же начался.
Джиолотти стал беседовать с Бестужевым, на которого чудо великого магистра произвело как раз обратное впечатление: более чем когда-нибудь Петр Михайлович был убежден, что имеет дело просто с ловким фокусником, а вовсе не с ученым.
Бирон, воспользовавшись тем, что начались танцы, подошел к герцогине и тихо спросил ее:
— Ну что? Видели?
— Да!.. — так же тихо ответила она.
— Остались довольны?
— Я поражена, Эрнст…
— Убедились в могуществе того человека, которого я вызвал из далекой Венеции?
— О, да!.. Но я боюсь его, Эрнст Иванович, он вселяет мне какой-то ужас…
И в шепоте Анны Иоанновны действительно звучал страх.
— А между тем, Анна, вам надо не бояться его, а благословлять, потому что он сулит вам такое счастье, о котором вы даже и мечтать не могли, — произнес Бирон.
— Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?
— Да. Он вообще покажет всем еще немало чудес.
Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.
«Что этот «конюх» нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том «чуде», которое вот стоит передо мной, — о Джиолотти. Но неужели он при всех ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? — тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. — Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся».
Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.
— Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? — тихо спросил он Бестужева.
Тот, пожав плечами, ответил:
— Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо — угадайте причину моего тревожного состояния духа.
Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:
— Вы боитесь одного бестактного чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых — оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.