Бируни
Шрифт:
Итак, в качестве пристанища Бухара отпадала. Гораздо легче было уйти на юго-запад, по пустынным дорогам, ведущим в Горган или в Нишапур. Но в Горгане засел родной брат пленного Абу Али — эмир-Абу-л-Касим ибн Симджур, который вряд ли отказал бы себе в удовольствии выставить на копье голову одного из доверенных людей столь ненавистных ему Иракидов. Зато из Нишапура можно было с первым же торговым караваном отправиться в Рей: после смерти всесильного буидского визиря Сахиба ибн Аббада к Саманидам и их вассалам там стали относиться без всякой враждебности. Рей привлекал и своей репутацией крупного научного и культурного центра — покойный Сахиб собрал там лучших ученых и поэтов халифата, и даже Багдад кое в чем уступал буидской столице. Одно то, что придворным астрономом Фахра ад-Дауля многие годы числился великий Абу Махмуд Ходженди, само по себе предопределило выбор Бируни в пользу Рея.
О том,
Эти строки из элегии слепого багдадского поэта Башшара ибн Бурда, читанной еще в детстве, часто вспоминались Мухаммеду в первые дни его пребывания в Рее. Погода испортилась уже в последние дни долгого, утомительного перехода через пустыню — в голубом небе стали появляться рассеянные облачка, и перед самой Несой прошел первый осенний дождь. На короткое время зазеленела осечка, зацвела полынь — набухший влагою серозем покрылся неяркой зеленью, но по ночам уже прихватывали ранние заморозки. В горах, а затем в предгорных равнинах до самого Нишапура было сыро и туманно, всю дорогу из Нишапура в Рей с неба сыпалась серая, наводящая тоску морось, и лишь у самой буидской столицы погода стала меняться по нескольку раз на дню. Но мимолетные прогляды солнца в повисшей над землею сумрачной нелене не радовали душу: погода была переменчивой и капризной, как и сам Реи, который многие путешественники называли вероломным.
Все в этом городе казалось холодным, неприветным, чужим. Рейцы не очень-то любили хорасанцев и, наверное, поэтому караван, прибывший еще засветло, продержали на майдане у городской стены всю ночь, и лишь утром, когда забили барабаны и протяжное пение муэдзинов разлилось по округе, с крепостных ворот с грохотом спали засовы, и угрюмый стражник в плаще из грубой холстины резким голосом позвал караванвожатого в караульное помещение.
С караваном Бируни добрался до рейского рынка Руде, где устроился в одном из самых дешевых постоялых дворов. В отличие от сотоварищей по каравану, которых ожидали важные торговые дела, Мухаммед был совершенно свободен и поэтому, наскоро перекусив, отправился осматривать город.
Вопреки предубежденности, вызванной подавленным настроением и путевыми рассказами хорасанских купцов, Бируни не мог не признать, что своей живописностью и благоустроенностью Рей заметно превосходил все города, где ему пришлось побывать, за исключением, пожалуй, Нишапура, но там остановка была недолгой и многого он увидеть не смог.
Рей, знаменитая Рага древнего мира, упоминался в VI веке до нашей эры в надписях ахеменидского царя Дария. Здесь, в самом центре Мидии, сходились караванные пути, связывающие Переднюю и Малую Азию и Кавказ с Хорасаном, Трансоксанией, Индией и Китаем. Арабы, завоевавшие Рей в VII веке н. э., почтительно называли его «шейхом городов», но, несмотря на это, в первые три века ислама Рей был всего лишь бойким торговым центром и сколько-нибудь заметного политического значения не имел.
Положение резко изменилось в X веке, когда Рей сделался столицей иранской династии Буидов, которые выдвинулись на авансцену политической жизни на волне возрождения персидских традиций, захлестнувшей аббасидский халифат. Мысль о том, что халифат был продолжением персидских монархий, еще до этого проповедовалась в трудах так называемых шуубитов — персидских литераторов и историков, писавших на арабском языке, но пропагандировавших антиарабские идеи. На первых порах шуубизм был чисто культурным движением, отражавшим растущее значение иранских народов в жизни мусульманской империи, но со временем, по мере ослабления власти багдадских халифов, в проповедях шуубитов появились политические мотивы. Еще Саманиды, фактически отложившиеся от Багдада и открыто подчеркивавшие свою преемственность по отношению к сасанидским царям, признавали духовный авторитет халифа и добивались от него инвеституры, зная, что лишь она делает легитимной любую светскую власть. Но для иранских династий Буидов и Зияридов, возникших на южном побережье Каспийского моря и считавших себя наследниками древних персидских царей, Багдад уже не имел особого значения. В борьбе за утверждение своей власти в Центральном и Южном Иране верх одержали Буиды,
Так Буиды низвели багдадских халифов до уровня безвластных марионеток, но и этого им было мало. В 977 году эмир Адуд ад-Дауля заставил историка Ибрахима ас-Саби включить в свою знаменитую генеалогию «Китаб ат-Таджи» родословие Буидов, указав, что они являются потомками персидского царя Бахрама V и, следовательно, имеют законное основание называть себя «царями царей» и включить в свой родовой герб изображение льва.
Это было чистейшим мошенничеством, и, на каждом шагу встречая в Рее львиные символы, Бируни с трудом сдерживал улыбку. Мания величия, которой, безусловно, страдали дейлемские пастухи, веселила его и одновременно вызывала раздражение. Ведь истинным царям не свойственна кичливость, а здесь, в Рее, над головой каждого сияет созвездие громких титулов, которых постеснялся бы, пожалуй, даже македонец Искандер, прозванный за свои завоевания великим. Впрочем, такое же тщеславие было свойственно и аббасидским халифам, и это лишний раз подтверждало ту бесспорную истину, что чем ничтожней правитель, тем больше почестей он требует от людей. Выдавая Буидам жалованные грамоты и награждая их пышными титулами вроде «десница династии» или «опора государства», Аббасиды пытались скрыть за этим собственную слабость. Возможно, именно в Рее Бируни сделал наблюдение, которое впоследствии появится в его «Хронологии»: «Когда Аббасиды стали щедро награждать своих пособников лживыми титулами со словом «династия», дело их династии было уже проиграно».
Осенью 995 года Рей еще жил воспоминаниями о недавних похоронах визиря Сахиба ибн Аббада. Человек, обладавший железной волей и разнообразными талантами, сопоставимыми разве что с его невероятным тщеславием, Сахиб сделал для укрепления могущества буидского государства не меньше, чем все предшествующие эмиры, и вошел в историю арабской литературы в качестве покровителя поэзии и поэтов и одного из основоположников рифмованной прозы.
С легкой руки Сахиба весь Рей обуяла страсть говорить в рифму и обмениваться письменными посланиями, даже если адресат находился за ближайшим углом. Стихотворчество стало повальной модой, и в человеке, ответившем на вопрос дуканщика: «Что угодно?» — не в рифму, сразу обнаруживали иностранца, которому было неведомо, что означает хороший тон.
Единственным увлечением буидских эмиров, чья скупость вошла в поговорку, было коллекционирование золотых и серебряных монет. Один из рейских знакомцев Бируни, пугливо оглядываясь по сторонам, поведал ему, что Фахр ад-Дауля, скопивший около трех миллионов динаров и сто миллионов серебряных дирхемов, впадает в меланхолию, если ему случается израсходовать на какие-либо нужды один-единственный динар, и ключи от своей сокровищницы хранит в железной сетке, с которой не расстается даже в постели. Зато Сахиб на протяжении всей своей жизни собирал книги, выписывая их со всех концов халифата, и их набралось у него великое множество: одних богословских трактатов было около 400 верблюжьих вьюков, а каталог библиотеки занимал десять толстенных томов. Будучи широко образованным человеком, Сахиб интересовался вопросами астрономии, механики, математики, музыки и логики и даже написал (разумеется, в рифму!) медицинский трактат.
При дворе Фахра ад-Дауля в Рее трудились многие знаменитые ученые, которым Сахиб оказывал покровительство, предоставляя все необходимое для научных исследований. И все же его главной и по-настоящему глубокой страстью была литература — ей он отдавал все свободное время и все силы, и даже когда благодаря своей проницательности и умению плести хитроумные интриги он достиг вершин политического могущества, заслужить его расположение мог каждый, кому пришло бы в голову процитировать ему его собственные стихи.
Когда Сахиб умер, весь Рей оделся в белое — цвет траура и скорби. Убитый горем эмир Фахр ад-Дауля приказал совершить трехдневный царский обряд оплакивания и в час предзакатной молитвы, когда тело Сахиба вынесли из мечети, бежал вместе со всеми за носилками в белом халате, белом плаще и ослепительно белой чалме. Впрочем, жадность Фахр ад-Дауля оказалась сильнее скорби, и, возвратившись с кладбища, он тотчас повелел оценить дом Сахиба и наложить арест на его имущество. На глазах у привыкших ничему не удивляться рейцев из резиденции покойного визиря стали выносить сундуки с ценностями и мебель — все это грузилось на подводы и под охраной отправлялось во дворец.