Бирюзовая маска
Шрифт:
Я сказала ему, что помню, и что после обеда приду к нему в кабинет.
Уже приближался вечер, и мою комнату пересекали тени, когда я в нее вернулась. На кровати все еще лежала «Эмануэлла» Пола Стюарта, но я не была готова в нее погрузиться. Дневник моей бабушки интересовал меня больше, потому что он мог осветить мне прошлое, тяжким гнетом нависшее над настоящим.
Я села в кресло у окна и стала перелистывать страницы. Кэти ярко выражала свою индивидуальность, и были страницы, которые я с удовольствием бы прочитала подробнее, но во мне росло беспокойство, заставлявшее меня читать, как будто я ждала какого-то открытия. Я как будто стояла перед закрытой дверью, зная, что я могу внезапно ее распахнуть и увидеть за ней что-то ужасное. Но моя рука не могла двинуться и толкнуть дверь. Что-то удерживало мою волю и сознание. Может, эта книга придаст мне силы распахнуть дверь.
Кэти любила жизнь и свою семью, но она не надевала розовые очки и не обманывала себя. Она жила в реальном мире, в котором она ясно отдавала себе отчет в том, кто есть кто и что из себя представляет — может, не всегда одобряя, но всегда любя их и позволяя им быть такими, какие они есть. В ее словах читалась любовь к ее мужу Хуану, но иногда он приводил ее в отчаяние. Она беспокоилась о Кларите и втайне молилась за нее.
Однажды она написала:
«Кларита обречена на несчастливую судьбу. Мне не нравится человек, которого она любит, и я думаю, он на ней не женится». В то время, когда она это писала, она уже не могла иметь в виду Керка, и я подумала, кто же этот человек, которого Кларита любила, будучи уже взрослой женщиной.
Доротея была источником радости для Кэти, и она обожала двух своих внучек, Элеанору и Аманду.
Я более внимательно прочитала то место, где она писала о нас, постигая саму суть слов. Ее любовь ко мне — дочери Доротеи — чувствовалась в каждой фразе, написанной ее сильным почерком, и когда я читала это, мне захотелось плакать. Вот где была семья, которую я искала. Если бы только моя дорогая бабушка прожила столько, чтобы я могла встретиться с ней, когда я уже выросла.
Однако, когда она писала об Элеаноре, в ее словах было что-то странное, какая-то боль, какое-то несоответствие, как будто она себя принуждала. Здесь была любовь, но за ней что-то скрывалось — печаль ли, страх или сожаление? — из-за чего я подумала, что, может быть, даже когда она была маленьким ребенком, в Элеаноре уже проявлялись не очень привлекательные черты.
Она писала о том, что в город вернулся Керк Ландерс, и в ее тоне чувствовалась горечь и неуверенность, которые затем сменились облегчением, когда она поняла, что чувство, которое когда-то Доро испытывала к Керку, исчезло, и Доро уже никогда не покинет своего мужа. Но на этих страницах она беспокоилась из-за Керка. Вместе с Хуаном они любили Керка и воспитали его как своего сына, так же как они воспитали как свою дочь его сводную сестру Сильвию. Но теперь Керк нарушил атмосферу счастливой семьи, потому что он сам был несчастен. Хуан старался им руководить и давал ему мудрые советы, и только его одного Керк слушал.
Я перевернула страницу и наткнулась на имя Пола Стюарта. Керк не хотел, чтобы Пол женился на его сводной сестре, и однажды между ними вспыхнула серьезная ссора, и Керк сильно побил Пола. Их обнаружила Кэти, когда они дрались в нижнем патио дома. Ей с трудом удалось остановить их, но они оба уже успели нанести друг другу несколько серьезных ран, хотя Полу досталось намного сильнее, чем Керку.
Почерк Кэти, когда она писала об этом эпизоде, стал неровным, и она закончила описание словами: «Такие серьезные раны не так скоро затянутся. Хуан не должен об этом знать. Он болел и все еще слаб. Он очень любит Керка, и я не позволю расстраивать его из-за Пола».
В течение нескольких дней после этого она ничего не записывала. Потом наступило время пикника и приготовлений к нему. Скучный абзац, более похожий на перечень — список еды, которую нужно приготовить, гостей, которых нужно пригласить. Но что-то в этом абзаце было не так, потому что Кэти могла саму прозу жизни сделать яркой, внести элемент юмора в любое описание. Здесь этого не было — просто бесстрастный реестр, за которым она, может быть, хотела спрятать свои чувства.
Потом наступило время пикника, и слова вдруг оборвались, оставив меня в волнении и недоумении, потому что читать больше было нечего. Перебирая клочки, оставшиеся от оторванных страниц у корешка дневника, я находила то здесь, то там ничего не значащие слова, сохранившиеся на этих клочках. А одно слово имело смысл — оно стояло само по себе в самом низу одной из оторванных страниц. Слово «маска».
Я сидела с открытой книгой на коленях, пытаясь отдернуть завесу тайны. Но перед моими глазами клубился туман, и что-то во мне сопротивлялось воспоминанию. Я видела тогда что-то настолько ужасное, чего такой маленький ребенок не мог вынести, и все мои защитные силы все эти годы стояли на страже, чтобы воспоминания не всплыли в моей памяти. И завеса не колебалась. Только время от времени как будто сквозь щель я видела проблеск прошлого. Хуан помог мне больше всех остальных, и мне нужно пойти к нему снова, но мой опыт истощил его силы, и теперь я должна буду вести себя более мягко.
Что же было связано с маской?
Я подошла к коробке, которую оставила на кровати, и взяла оттуда бирюзовую маску. Я уже немного к ней привыкла и не испытывала такой бурной реакции, такого ужаса. Но я знала, что эта маска означала для меня какую-то сильную боль, она была молчаливым криком.
По внезапной прихоти я отнесла ее к туалетному столику, который когда-то принадлежал моей матери, и села перед зеркалом. Не совсем твердыми руками я взяла маску и поднесла к своему лицу. Через узкие щели из бирюзы и серебра я смогла различить в зеркале маску и мои собственные темные волосы над синей полосой. Я опять вздрогнула от ужаса. Маска была само зло. Оно заключалось в ней. Округленный рот выкрикивал мне ругательства. Я была уже не я. Я была жертва, на которую было направлено зло. Я была преследуемой.
Я вздрогнула, услышав позади себя голос Сильвии.
— Твоя дверь открыта, можно мне войти? Кларита сказала, что ты у себя.
Я посмотрела на нее в зеркало через узкие прорези в маске и мгновение мне казалось, что я не смогу шевельнуться. Потом я сняла маску, положила ее на поверхность стола из розового дерева и, обернувшись, посмотрела на Сильвию. Я все еще не могла говорить.
Она восприняла мое молчание за приглашение и вошла в комнату.
— Ты бледна, как мел. Ты что, испугалась привидения?
Она протянула руку и взяла маску.
— Наша детская забава, — тихо сказала она.
— Кларита сказала, что в тот день, когда погибла моя мать, меня нашли с этой маской в руках, — сказала я ей.
Она кивнула, выражение ее лица было настороженным.
— Да. Я помню. О, не то, что ты ее держала, — этого я не помню. Я слишком расстроилась из-за Керка и Доро, чтобы замечать что-нибудь. Но я знаю, что Керк взял ее с собой, когда пошел туда.
— Зачем? Зачем он ее взял?
— Он мне ничего не объяснил. Я только знаю, что он был сильно расстроен, и он побежал по короткой нижней тропинке. Доро, наверное, пошла за ним, взяв тебя с собой. Я не хотела идти по этой тропинке. Я испугалась, что случится что-нибудь плохое, и поспешила по верхней дороге, чтобы найти Кэти, ушедшую вперед с корзиной с продуктами. Я не знала, где Пол, и пошла одна.