Бирюзовая тризна

Макдональд Джон Данн

— Вот это да! Но тогда ты знаешь о моей маленькой хитрости.

— Так ты говоришь, Гуля не в порядке?

— Я водил ее к двум специалистам еще в Гонолулу, а сегодня утром мы прямо с причала отправились в больницу. Ты знаешь, она же распорола себе все вены неделю назад! Кляла меня на чем свет стоит. Кровь хлестала так, что я уж думал, все кончено, но доктор сказала, что все прекрасно заживет. Она сказала, что дело все в глубокой депрессии. Только она тогда употребила еще одно слово… никак не вспомню. Ну, знаешь, когда тебя в этом мире уже не осталось ничего, имеющего хоть какую-то ценность. Когда все как будто во сне.

— Апатия?

— Вот-вот!

Я думаю, что самое лучшее для нас сейчас — это остаться здесь на какое-то время. Мне надо привести в порядок «Лань», ее порядком потрепало штормом. А потом мы посмотрим, может быть, и найдется способ привести Гулю в себя.

— Я хотел бы поговорить с ней.

— Конечно! Она обязательно захочет тебя видеть. Мы остановились здесь же, в восьмом номере. Сейчас Гуля там, уже спит, наверное. Господи, у этих скорлупок еще и крыши из травы, я сначала не понял, принял их за настоящие. Но вообще здесь очень славно, как ты думаешь?

— И к тому же очень мало народ — не сезон.

— Так это просто то, что нужно.

— Я хочу обсудить с Гулей продажу «Лани». Я куплю ее сам.

— Но мы не хотим ее продавать!

— Извини, но я так понял, что Гуля как раз очень хочет. Это ее яхта, и она вольна делать с ней, что угодно. Поэтому как только все ремонтные работы будут закончены, я хотел бы пройти через острова Общества и Маркизы, дойти до побережья и подняться вдоль Южной Америки, потом Канал, Юкатанский пролив — и домой.

Он попытался обернуть дело шуткой.

— Эй, эй! А меня ты уже не хочешь спросить, что я об этом думаю? Она не продается, Макги. Нет. Ни за какие деньги.

— И я бы очень просил тебя исполнить одну мою просьбу. У меня на руках открытый билет до Лодердейла. Можешь вписать туда свое имя. Самолет надежнее. А мы уж с Гулей так и быть, рискнем. Думаю, я не хуже тебя управлюсь с «Ланью».

— Слушай, всякая шутка имеет свои пределы. Ты слышишь? Я могу и разозлиться на подобные заявления. Ты все-таки говоришь о моей жене.

— Ну, раз ты так чувствителен, придумай что-нибудь получше. Хотя я не понимаю, почему твои всем известная праведность и честность пострадают от нашего с Гулей путешествия, если все предыдущие твои выходки они перенесли прямо-таки стоически.

— Я… я отказываюсь тебя понимать!

— Ладно, игры кончились. Можешь больше не кривляться. Я за это время кое-что о тебе узнал. Я решил выяснить, что ты есть на самом деле, Говард. — Что я есть? Ты с ума сошел?

— Кончай, Говард, тебе не идет. Цепь и так получилась слишком длинная и мне не хотелось бы, чтобы она заканчивалась Гулей.

— Что ты мелешь, какая цепь?

— Заткнись. Я не собираюсь расписывать тебе все как, когда и почему. Тем более, что «почему» гораздо яснее тебе, чем мне. Но теперь я знаю несколько новых имен, тебе, несомненно, знакомых. Микер. Рик и Молли Бриндль. Доктор Фред Харрон. Сьюзен Фархоузер. Джой Хэрис. Может быть, мой список неполон и в него входят еще десятки имен, но это все не имеет ни малейшего значения. Достаточно и одного. Фред Харрон. У Тома Коллайра хранится пленка, на которой записано твое признание в этом убийстве, Говард. Так что подумай: может быть тебе все-таки лучше будет взять мой билет на самолет и дома поговорить со стариной Томом?

В продолжение всего моего монолога он смотрел в землю. Только однажды, и то лишь на мгновенье, увидел я его тяжелый взгляд, но мне хватило этой секунды, чтобы понять, кто он такой. Потому что я уже видел этот взгляд. Мне тогда было двенадцать лет отроду. Дядя послал меня на озеро принести воды.

Было раннее утро. Тропа к озеру была натоптана, и я шел совершенно беззвучно. С озера тянуло ветерком. Я вышел на берег и прямо перед собой увидел медведицу. Она и двое ее медвежат пришли напиться и встали на самом удобном месте, где мы всегда брали воду. Медведица была огромная, черная и старая, она с негромким рычанием развернулась ко мне, приподнялась на дыбки, заслонив собою, как мне показалось тогда, все небо. Мы оба замерли одновременно. Она смотрела на меня в упор. Она стояла так близко, что я чувствовал ее густой, удушливый запах. Я не смел дышать, сердце колотилось где-то в пятках. Минут спустя она глухо заворчала, отвернулась, опустилась на четвереньки и ушла, подгоняя медвежат впереди себя.

Я никогда не смогу по-настоящему описать, как это было. Я никому не сказал тогда об этой встрече, потому что боялся, что мне скажут: но ведь это был всего лишь медведь. Конечно, она могла убить тебя, но ведь она — всего лишь медведь. Но это было нечто большее, чем просто медведь. Это было одно из исчадий тьмы. Это была сама ночь. Это было само зло. Целый год после этой встречи я время от времени вздрагивал от пережитого ужаса. Сама тьма блеснула тогда во взгляде Говарда Бриндля. Но он сморгнул, и она исчезла.

Возразить, потому что он вдруг поднял глаза, глядя куда-то мне за спину и крикнул:

— Эй, радость моя!

Мне не следовало оборачиваться, но я сделал это почти непроизвольно. И тут он мне врезал. Как или чем — я уже отметить не успел. Наступал час сиесты. Прежде чем ударить, он, конечно, убедился, что из тех немногих, кто оказался рядом, никто не смотрит в нашу сторону. Мир завертелся у меня перед глазами и слился в одно безобразное бурое пятно, я еще почувствовал холодный камень пола, вдруг вставший дыбом и пребольно ударивший меня по скуле. Словно из другого мира или сквозь толщу воды доносились до меня чьи-то вскрики и голоса. Меня тормошили, хлопали по щекам, потом подняли в воздух. «Просто покажите мне, где его номер», — сказал спокойный голос у меня над ухом. Слова отдавались звоном в гудящей моей голове, словно она была телевизором, у которого не настроен звук. Кто-то нес меня на руках. Ступени. Мое колено задело за дверной косяк — значит, вошли в номер.

— Просто солнечный удар, — сказал тот же голос. — Смотрите, он уже приходит в себя. Пусть полежит спокойно, это будет для него сейчас самым лучшим лекарством.

Я и в самом деле приходил в себя. Я уже мог пошевелить рукой и приоткрыть один глаз. На меня накатывал, как прибой, сдержанный гул толпы в дверях. Гул становился все глуше, вытесняемый в коридор, наконец совсем стих, отгороженный запертой дверью. По эту сторону двери остались только мы двое. Меня усаживают в постели, скрученная жгутом рубашка берется в левую руку. Мимо моего лица проносится большой бронзовый кулак — мне кажется, что мимо, но почему-то моя голова летит вслед за ним. Ба-бах! Это салют из красных и оранжевых искр разлетается во все стороны у меня перед глазами. Я балансирую на самом краешке мира — как я туда, спрашивается, попал? Вдох, остановка, выдох. За меня снова берутся бронзовые большие руки. В один миг на мне расстегнуты все пуговицы, кнопки и молнии. Сандалии? Тоже долой! Внутри меня приплясывает и хихикает какой-то чертик, бормочущий кокетливо: «Но сэр, что вы делаете, мы же едва знакомы!» Пациент раздет, принесен на место и уложен на пол. Холодная плитка. Значит, ванная. Рев воды в трубах. Кран открыт до отказа. Ванна наполняется очень быстро.