Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
Этой минуты я никогда не забуду. Каждая мелочь живет в моей памяти. Словно все случилось вчера, я вижу багряное небо заката; длинные тени; Клариссу, скачущую на одной ноге; Эрнеста, чей гнев исчез, сменившись удивлением и ужасом. Я слышу, как после пронзительного крика воцарилась странная тишина.
Не могу сказать, сколько она длилась, в такие минуты не меряешь времени. Но рано или поздно Кларисса перестала прыгать и, держась за лодыжку, начала говорить.
Девушке в ее положении очень помогает знание языков. Я не уверен, что она смогла бы сказать по-английски и десятую часть того, что хотела. Но в ее распоряжении
Эрнест стоял ошеломленный. Можно представить, что он чувствовал. Он чуть не раздробил прекраснейшую из лодыжек. Сэр Джаспер Медальон-Картерет скривил бы губы или даже взял клюшку с железной головкой, но Эрнест – не этот сэр. Казалось, что он вот-вот свалится.
Слова лились потоком над мирной лужайкой. В сущности, они могли литься без конца. Но вдруг, в середине особенно сильного пассажа, Кларисса сорвалась. Закрыв лицо руками, она зарыдала и снова принялась прыгать.
Эрнест ожил, словно развеялись чары. До сих пор он стоял недвижимо, теперь – дернулся, словно вспугнутый лунатик, и двинулся вперед, по-видимому, чтобы упасть к ее ногам и биться головой об землю. При этом он протягивал руки, как бы взывая о милости. Когда он подошел вплотную, Кларисса подняла голову, и он угодил ей в правый глаз.
Удар был мастерский. Кларисса упала рядом с газоном, словно ее подстрелили. Вот она здесь; вот ее нету, зато есть песчаный фонтанчик, указывающий на то, что она свалилась в бункер.
Эрнест снова застыл на месте. Как и прежде, было нетрудно угадать, о чем он думает. Перед его духовным взором сменялись события. Он любил эту девушку безумно, но, кроме пения «Деревьев», за пятнадцать минут попал в нее мячом, ударил ее клюшкой по ноге, заехал ей в правый глаз. Я видел, что он хочет поправить очки и опускает руку, обнаружив, что их нет. Так и казалось, что он – в трансе.
Кто-то заскребся рядом с нами, и над краем газона возникла голова Клариссы. Я радостно вскрикнул. Правый глаз наливался багрянцем, но левый светился любовью.
Только что я говорил, что читал мысли Эрнеста. Теперь, еще легче, я читал мысли Клариссы. Мне было понятно без слов, что в бункере она все обдумала и пришла к неожиданным выводам.
Первый удар она приписала простой неосторожности, второй – случайности. Но третий, без сомнения, был нанесен сознательно. Щуплый очкарик обладал душой разгневанного носорога. Он не мог допустить, чтобы всякие особы ругали его на суахили. А если так, значит, и те два удара он нанес намеренно. Обезумев от любви, он применил именно те методы, о которых она мечтала. Сам вождь племени ‘Мгопи не доходил до этого, а сэр Джаспер Медальон-Картерет перед Эрнестом – провинциальный фат.
Она потирала то глаз, то лодыжку и вдруг, раскинув руки, кинулась к Плинлемону, восклицая:
– Мой герой!
Он не совсем понял.
– А? – спросил он. – Кто?
– Мой чудесный, смелый, великий герой.
Он заморгал.
– Это я?
Она обняла его в полном упоении, и даже он, хотя и не очень четко, понял главную мысль. Конечно, он удивился, но у него хватило ума сделать свою часть дела. Приподнявшись на цыпочки, он поцеловал ее, а потом, коротко вздохнув от счастья, приспособился к ее объятиям, словно так и надо. Я обернулся к партнеру, во время этих событий отрабатывавшему короткий удар, и сказал:
– Пошли. Пусть они побудут вдвоем.
МЕНЕСТРЕЛЬ В МАСКЕ
Из клуба «Трутни» вышел молодой человек и остановился, чтобы закурить сигарету. Перед ним, видимо – из мостовой, неожиданно возник субъект, который, притронувшись к шляпе, заискивающе улыбнулся. Преодолев внутреннюю борьбу, молодой человек сунул руку в карман, дал субъекту денег и пошел домой.
Сцена эта умиляла, радовала сердце, словно картинка в рождественском журнале; однако два Трутня, глядевшие на нее из курилки, не растрогались, а удивились.
– Чтоб мне лопнуть! – сказал первый. – Не увидел бы, не поверил.
– Я тоже, – сказал второй.
– Чему? – спросил третий, появляясь сзади.
Они обернулись, как один Трутень, и заговорили, словно греческий хор:
– Фредди Виджен…
– …проходил вон там…
– …а к нему подошел субъект…
– …и попросил денег…
– …Фредди не отпрыгнул сюда…
– …а дал ему монетку.
Третий Трутень пощелкал языком.
– Какой этот субъект? Жирный? Склизкий?
– Да-да!
– Так я и думал. Я его знаю. Это Дж. Уотербери, пианист. Фредди, можно сказать, платит ему жалованье. То шиллинг даст, то целых десять.
Два Трутня еще больше удивились.
– У Фредди ничего нет, – сказал старший.
– Верно, он отдает последнее. Но его девиз – «noblesse oblige» [50] . Понимаете, субъект – в своем праве. Он спас ему жизнь.
– Субъект спас Фредди?
– Нет. Фредди – субъекта.
– Тогда пускай тот и платит.
50
Происхождение обязывает (лат.).
– А кодекс Видженов? – Трутень вздохнул. – Бедный старый Ф.! Смотреть больно, как его мучают после всего, что было.
– Что же было?
– Было то, – серьезно ответил третий Трутень, – что он прошел сквозь горнило испытаний.
Началось с того (продолжал Трутень), что Фредди страдал от несчастной любви. Он всегда от нее страдает. Диане Прендерби он поклонялся, но она его отвергла. Тем самым он не искал суетных развлечений и, когда дядя пригласил его в «Ритц», сперва хотел отказаться.
Но как откажешься, если дядя тебя содержит? Его приглашения – приказы. Словом, Фредди пошел в ресторан, засел в холле, печально думая о Диане, и дождался старого хрыча.
– А, Фредерик! – сказал тот, вручив гардеробщику цилиндр и зонтик. – Хорошо, что явился. Нам надо с тобой поговорить. Последнее время я о тебе размышляю.
– Правда? – удивился Фредди.
– Да, – отвечал дядя. – Все не мог понять, почему на нашем гербе такое пятно. Размышлял я о том, как тебя обезвредить. Гадал-гадал и, кажется, нашел выход. Тебе пора жениться. Не пыхти! Зачем ты пыхтишь?