Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
– Почему ты никогда не водишь меня на танцы?
– Я не умею танцевать.
– Так научился бы!
– Я не уверен, что это полезно для игры. Никогда не слышал, чтобы первоклассные профессионалы танцевали. Джеймс Брейд не танцует.
– Все, я приняла решение. Мортимер, выбирай: или я, или гольф.
– Но, милая, вчера я прошел круг за сто один удар. Человек не может бросить игру, когда он на пике формы.
– Отлично. Мне нечего больше сказать. Я разрываю помолвку.
– Не бросай меня, Бетти, – взмолился Мортимер так жалобно, что у меня защемило сердце. – Я буду страдать. А когда я несчастен, у меня мяч не идет в лунку.
Бетти выпрямилась. Лицо ее стало суровым.
– Вот твое кольцо! – сказала она и выбежала из комнаты.
Несколько
– Мужайтесь, мой мальчик, – сказал я.
– Продул! – вскричал он.
– Крепитесь!
Он заговорил, обращаясь словно к самому себе:
– Я воображал – ах, как часто я воображал! – наш уютный домик! Ее и мой. Она шьет в кресле, я отрабатываю удары на ковре… – Голос у него сорвался. – В уголке маленький Гарри Вардон Стерджис играет с маленьким Дж. Г. Тейлором Стерджисом. А вокруг – за чтением, за милыми детскими забавами – маленькие Джордж Дункан Стерджис, Эйб Митчелл Стерджис, Гарольд Хилтон Стерджис, Эдвард Рей Стерджис, Горейс Хатчинсон Стерджис и крошка Джеймс Брейд Стерджис.
– Эй! Полегче! – вскричал я.
– Что такое?
– Не слишком ли много детей вы собрались завести?
Мортимер мрачно мотнул головой.
– Разве? – тупо переспросил он. – Не знаю. А каков пар?
Наступила тишина.
– И все же, – тихо проговорил Мортимер некоторое время спустя. Он помолчал. Глаза его вспыхнули странным светом. Это снова был прежний, счастливый Мортимер Стерджис, которого я так хорошо знал. – И все же, – продолжал он, – кто знает? Может быть, оно и к лучшему. Вдруг бы они все подались в теннисисты! – Он снова поднял ниблик. Лицо его сияло. – Играю тринадцатый! Думаю, надо выбить через дверь и в обход дома до грина, вы согласитесь?
Мало что остается добавить. Эдди и Бетти много лет женаты и счастливы. Гандикап Мортимера снизился до восемнадцати, и он с каждым днем играет все лучше. На свадьбу он не попал, поскольку она совпала с призовым турниром, но если вы разыщете список подарков – а их было много, и дорогих, – то найдете примерно в середине столбца:
СТЕРДЖИС ДЖ. МОРТИМЕР
две дюжины «серебряных королевских» мячей для гольфа и один патентованный алюминиевый паттинг-клик Стерджиса с автоматической регулировкой и системой самокоррекции.
ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ ДЖОРДЖА МАКИНТОША
В бар гольф-клуба вошел молодой человек. Выглядел он против обыкновения хмурым, а лимонад заказал таким тоном, каким древние греки, должно быть, просили палача принести яду [22] .
Старейшина, удобно расположившись в любимом кресле, сочувственно наблюдал за ним.
– Как сыграли? – поинтересовался старейшина.
– Отвратительно.
Старейшина кивнул убеленной сединами головой.
22
Греческий философ Сократ по приговору афинского суда был казнен (принял яд цикуты), как гласило официальное обвинение, за введение новых божеств и развращение молодежи.
– Полагаю, вам пришлось несладко. Ничего удивительного. Вы ведь с Побели играли? Многие достойные юноши уходили на матчи с Гербертом Побели бодрыми и веселыми, а возвращались сломленными и раздавленными. Он что, болтал?
– Все время, черт бы его побрал!
Старейшина вздохнул.
– Не в меру разговорчивый гольфист – вне всяких сомнений, худшее из зол, порожденных современной цивилизацией. Никакого сладу с ним нет. Печально, что столь вопиющее безобразие появилось на свет именно в благороднейшей из игр. Не раз доводилось мне наблюдать Герберта Побели во всей красе – потрескивает, словно терновый хворост под котлом [23] . Пожалуй, он почти также несносен, как Джордж Макинтош в худшие времена. Я не рассказывал о Джордже Макинтоше?
23
Книга
– Не припоминаю.
– Единственный случай на моей памяти, – пояснил старейшина, – когда излишне словоохотливый гольфист полностью исцелился. Хотите узнать, как это случилось?
Джордж Макинтош с первых дней знакомства произвел на меня самое благоприятное впечатление. Симпатичный, ладно скроенный юноша без вредных привычек – ну, разве что немного злоупотреблял клюшкой мэши в ущерб легкому айрону. Достоинств же у него было не перечесть. Корпус ставил правильно, голову держал ровно, движения уверенные, без лишней суеты. Всегда тактично вздыхал, случись сопернику досадно сорвать удар. А если ему самому незаслуженно везло, уж так он сокрушенно цокал языком, что раны в душе оппонента тут же затягивались. Первейшей же добродетелью Джорджа в моих глазах, да и в глазах всего мыслящего человечества, считалась привычка не произносить ни единого лишнего слова с начала раунда и до самого финиша. И надо же, как все обернулось! Именно Джорджу Макинтошу впоследствии довелось пережить черные дни, которые навсегда останутся в памяти современников. Он тогда заслужил прозвище Кудахчущий Джордж и недобрую славу, какой позавидовал бы и вирус испанки. Воистину, corruptio optimi pessima [24] .
24
Corruptio optimi pessima (лат.) – обиднее всего падение лучших.
Когда с высоты прожитых лет оглядываешься на свою жизнь, горше всего сознавать, что наибольший вред причиняют поступки, вызванные лучшими побуждениями. Подумать страшно. Даю вам честное слово – когда Джордж Макинтош пришел поделиться со мной своим горем, я лишь хотел облегчить его участь. Разве мог я представить, что собственными руками направляю на погибель человека, которого искренне любил и уважал?
Итак, однажды вечером после ужина ко мне зашел Джордж Макинтош. Был он явно не в своей тарелке, хоть я и не мог взять в толк отчего, ведь целый день мы играли вместе и Джордж записал в карточку похвальный результат восемьдесят один и семьдесят девять. Я покинул поле, когда уже смеркалось, так что у Джорджа решительно не оставалось времени на неудачный раунд. Вряд ли причиной его беспокойства стали затруднения финансового характера. У Джорджа была прекрасная работа в солидной юридической конторе «Пибоди, Пибоди, Пибоди, Пибоди, Кутс, Тутс и Пибоди». Мысль о том, что Джордж влюбился, я сразу отбросил. За все время нашего знакомства Джордж Макинтош ни разу не выказал ни малейшего интереса к противоположному полу.
И все же, при всей нелепости последнего предположения, именно оно оказалось верным. Едва присев и раскурив сигару, Джордж выдавил из себя признание.
– Как бы вы поступили на моем месте? – спросил он.
– А что такое?
– Так ведь… – Он сглотнул и тут же залился краской. – Глупо это, наверное, но я люблю мисс Тенант.
– Любите Селию Тенант?
– Конечно, люблю. Глаза-то есть у меня, а? В кого еще влюбляться нормальному человеку? В этом, – мрачно продолжил Джордж, – все и дело. Нас таких уже двадцать девять, и, сдается, мои шансы где-то тридцать три к одному.
– Не могу согласиться, – отвечал я. – У вас, на мой взгляд, масса достоинств. Вы молоды, обаятельны, недурны собой, достаточно обеспечены, а уж гольф…
– Но я не умею говорить, черт возьми! – взорвался он. – А чего добьешься в этом деле, если молчать как рыба?
– Однако сейчас вы говорите, и довольно связно.
– Так то сейчас, с вами. А поставьте меня перед Селией Тенант, и от моего красноречия останется одно сплошное блеяние, будто я овца хворая. На что я ей такой нужен? А знаете, с кем мне приходится соперничать? Я обыграю Клода Мэйнверинга, будь у него хоть шесть лунок форы. Юстасу Бринкли я дам по удару форы на каждой лунке и не оставлю от него мокрого места. Но вот когда дело доходит до разговоров с девушкой, мне за ними не угнаться.