Битая карта
Шрифт:
Ребус скользнул мыльной рукой по ее ягодицам:
— Прижато инспектором Ребусом.
Она наклонилась и поцеловала его в лоб. Потом провела пальцем по его волосам:
— Тебе пора пользоваться кондиционером для волос, Джон. У тебя фолликулы совершенно потеряли силу.
— Это потому, что моя сила собирается совсем в другом месте.
Она прищурилась.
— Не спеши, мой мальчик, — сказала она и, прежде чем он успел снова схватить ее за ягодицы, выскользнула из ванной. Ребус, улыбнувшись, погрузился в воду.
Дышать глубже… прогнать все мысли… Неужели Грегора Джека
Жена… Элизабет… что-то с ней не так. Что-то тут не сходится. Предыстория, нужна предыстория. Он должен быть уверен. Адрес домика в горах он запомнил, но, насколько он знал полицейские участки в Хайленде, звонить туда в воскресенье бесполезно. Предыстория… Он снова вспомнил о репортере Крисе Кемпе. А почему бы и нет? Просыпайтесь, руки, просыпайтесь, грудь, шея и голова. Воскресенье не время для отдыха. Кое для кого и воскресенье рабочий день.
Пейшенс высунула голову из-за двери.
— Как насчет тихого вечера? — предложила она. — Я приготовлю…
— К чертям собачьим тихий вечер, — сказал Ребус, внушительно поднимаясь из воды. — Пойдем выпьем где-нибудь.
— Джон, ты же меня знаешь, я ничего не имею против дешевых мест, но это совсем убожество. Ты не думаешь, что я заслуживаю лучшего?
Ребус клюнул Пейшенс в щечку, поставил стаканы на стол и сел рядом с ней.
— Я взял тебе двойной, — сказал он.
— Вижу. — Она подняла стакан. — Для тоника места почти не осталось, да?
Они сидели в заднем зале заведения под названием «Конский волос» на Бротон-стрит. За дверью был виден бар, как водится шумный. Собеседники здесь сидели словно дуэлянты, шагах в десяти друг от друга. В итоге все в зале кричали, будто при перекрестном огне или коротком замыкании. Шумно, но весело. Во втором зале было спокойнее. Здесь вдоль стен буквой U располагались мягкие сиденья, стояли рахитичные стулья. Узкие ромбовидные столы были привинчены к полу. По слухам, мягкие сиденья были набиты конским волосом еще в 1920-е годы. Отсюда и название — «Конский волос», а настоящее, прозаическое название все давно забыли.
Пейшенс вылила в свой джин половину маленькой бутылочки тоника, а себе Ребус взял пинту индийского светлого.
— Твое здоровье, — без особого энтузиазма сказала она и добавила: — Я прекрасно понимаю, что для этого есть какая-то причина. Не просто же так мы сюда пришли. Вероятно, это имеет отношение к твоей работе?
Ребус поставил стакан.
— Да, — ответил он.
Она подняла глаза к потолку в никотиновой копоти.
— Господи, дай мне силы, — сказала она.
— Это ненадолго, — сказал Ребус. — Надеюсь, мы успеем зайти еще куда-нибудь… в достойное тебя место.
— Не нарывайся, свинтус.
Ребус опустил глаза в свою кружку, размышляя о различных смыслах высказывания Пейшенс. Потом в его поле зрения возник кто-то из вновь вошедших, и Ребус с места помахал ему. Молодой человек подошел
— Не часто доводится видеть вас здесь, инспектор Ребус.
— Садись. Я угощаю, — сказал Ребус. — Пейшенс, позволь тебе представить: один из лучших молодых репортеров Шотландии — Крис Кемп.
Ребус встал и направился к бару. Крис Кемп подтащил к их столику стул и сел, предварительно проверив его на прочность.
— Не иначе ему что-то от меня нужно, — сказал он Пейшенс, кивая в сторону бара. — Он знает: немного лести, и из меня можно веревки вить.
Не то чтобы это была бессовестная лесть. В Абердине Крис Кемп не раз получал премии за работу в вечерней газете; в Глазго, куда он потом переехал, его назвали лучшим молодым журналистом года; оттуда он переместился в Эдинбург, где последние полтора года пытался, по его собственному выражению, «расшевелить болото». Все знали, что настанет день — и он уедет на юг. В Шотландии ему «расшевеливать» практически нечего. Он и сам это знал. Это было неизбежно. Его держала здесь только подружка-студентка, которая через год заканчивала университет и слышать не хотела о переезде на юг, по крайней мере до диплома…
Когда Ребус вернулся от барной стойки, Пейшенс уже знала про него все это и еще немного. В глазах у нее стояла скука, чего Крис Кемп — при всех своих замечательных качествах — не замечал. Он говорил, а она, слушая его, думала: стоит ли Джон Ребус всего этого? Стоит ли он всех тех усилий, которые ей, похоже, придется затрачивать всю жизнь? Она его не любила и на этот счет не обманывалась. Да, «любовь» несколько раз случалась в ее жизни, но давно, в ранней юности и потом, когда ей было немногим больше двадцати, нет, было еще и в тридцать с чем-то. И всегда это заканчивалось либо никак, либо мерзко. А потому теперь ей казалось, что «любовь» может с одинаковым успехом означать как начало отношений, так и их бесславный конец.
С подобными случаями она не раз сталкивалась в своем врачебном кабинете. Она видела мужчин и женщин (чаще женщин), сломленных любовью, по-настоящему больных оттого, что они слишком сильно любили и не нашли взаимности. Любовь становилась для них неотвязной болезнью, как у детей воспаление среднего уха, а у стариков стенокардия. И от этого недуга у доктора Эйткен не было лекарства — ничего, кроме слов сочувствия.
Время лечит, могла она сказать в минуту откровенности. Да, оно залечивает рану, и на ней нарастает корка — жесткая, но надежная защита. Именно так она воспринимала себя: несентиментальная, надежная, способная защитить. Но требовалась ли Джону Ребусу ее надежность, ее защита?
— А вот и я, — сказал он, вернувшись. — Прошу прощения, бармен сегодня ползает, как черепаха.
Крис Кемп с натянутой улыбкой взял пиво.
— Я как раз рассказывал Пейшенс…
Боже мой, подумал Ребус, садясь. Она холодна, как ведерко со льдом. Не нужно было тащить ее сюда. Но если бы он сказал ей, что уходит по делам… да, вряд ли было бы лучше. Нужно заканчивать поскорей. Может быть, вечер еще удастся спасти.
— Скажи-ка мне, Крис, — проговорил он, обрывая молодого человека, — какую там грязь раскопали на Грегора Джека?