Битва богов
Шрифт:
— Не забывай мою волну, — шумно сопя в ухо, сказал на пристани Эанна — и прижал Вирайю так крепко, что у того перехватило дыхание…
— Пока жив, буду тебя слушать!
— Пока у меня есть батареи, — грустно поправил врач.
…Вирайя стоит на носу баржи, расставив ноги для упора — высокий, худой, как мачта, в обрывках черной орденской рубахи. Ветер ерошит каштановые волосы, ставит дыбом светлую, мягкую бородку; близко сидящие светло-серые глаза на худом, крупно вылепленном лице прищурены от встречного ветра.
Баржа приближается к устью реки. Уже видна за серыми водами дельты радостная, пронзительно-синяя полоса моря.
За рулем — Дана, огненный факел на фоне шальной синевы. По обыкновению, коротко опущены густые ресницы, но быстрый боковой
Шумит пена. Пронзительны крики чаек…
КНИГА ІІ
Хроника тысячелетней войны
Придет время, когда не будет ни рабов, ни господ и когда Христос, олицетворение любви, и Сатана, олицетворение гордыни, будут называться: Сила и Мудрость.
Пролог
Германия, 1945 год
Кто видит в национал-социализме только политическое движение, тот ничего в нем не смыслит. Это даже больше, чем религия…
Поздно светает в феврале; а в то утро еще и сырым, гнилым туманом затянуло леса под Падерборном. Деревенский бауэр, на телеге вывезший жену рожать в ближайшее местечко, был остановлен у дороги хмурым, нахохленным мотоциклистом в каске-горшке и кожаном пальто коробом. Не помогли ни мольбы, ни крутая мужицкая брань: эсэсман молчал, держа руки на автомате, и все время поглядывал туда, где у въезда на шоссе маячил еще один солдат.
Вот уже с неделю дороги вокруг спецаэродрома перекрывались ежедневно; каждое утро садился самолет, а то и два, — постовые СС просто осатанели. Но сегодня творилось что-то особенное. Солдаты вели себя, точно загипнотизированные, — а вдоль двухкилометрового шоссе вдобавок рассыпалась стрелковая часть, держа под прицелом каждый кустик в лесу.
В 5.30 ветер от винтов хлестнул по лицам ожидавших у посадочной полосы, стал трепать полы кожанок, но офицеры во главе с комендантом замка стояли твердо, не опуская рук, выброшенных в приветствии. Черный «Юнкерс-52» с огромной свастикой на хвосте, со всех сторон озаренный прожекторами, утробно рыча, описывал круг по мокрому бетону. Покашляв, умолкли моторы; неторопливо открыв дверь из ярко озаренного салона, двое верзил-«мертвоголовых» стали спускать лесенку. Офицеры окостенели, вытягиваясь; водители ждавших машин разом включили зажигание.
Казалось, вопреки законам природы, с каждой минутой темнеет, и наступление дня остановлено каким-то чудовищным колдовством. Липкие хлопья повалили из пространства, лишенного неба; «дворники» не успевали очищать ветровые стекла. Колонна черных «хорьхов» и «майбахов» ползла по прямому, точно сабельный шрам, шоссе, провожаемая биноклями сотен иззябших наблюдателей. Водители не смели увеличить скорость, чтобы не подвергнуть риску жизнь того, кто прилетел на «юнкерсе» и сидел теперь за закрытыми шторами в машине, шедшей посередине колонны. Единственным ориентиром впереди был громадный, наполовину в низких тучах силуэт обрывистого холма.
Чем ближе подплывал холм, оседланный замком, тем яснее проступали сквозь метель чернолесье склонов, и над ними — уступ за уступом — грубая плоть стен, кирпичная или покрытая штукатуркой; стен, прорубленных высокими окнами и бойницами. В обледенелых шлемах крыш, под шишаками башенных шпицев громоздился, давил на сознание многоголовый Вевельсбург.
При самом подъезде к мосту через ров приезжий глянул направо — не без легкой тревоги: на месте ли грузный оплывший дуб, что помнит, должно быть, еще барона-разбойника Вевеля фон Бюрена? Сейчас, без листьев, дерево, выступающее из тумана, похоже на сплошную опухоль. Уцелело, слава Высшим Неизвестным, — от времени, от бомбежек… долго ли еще простоит?
Он ждал, пока остановится машина, пока адъютант распахнет дверцу и щелкнет по мокрому каблуками, выпячивая грудь. Вышел, горбясь и поднимая ворот кожанки, под сплошной уже снег; протирал на ходу стекла очков — а в голове его бешено вертелся горячечный, не ведомый никому вихрь последних месяцев. Гостя (вернее, владельца) замка мучили, подчас доводя до тихого
Был физический план, маха майя, мир феноменов. Здесь для приезжего не существовало тайн — по крайней мере, государственных или военных. Радийно-газетная трескотня холопов хромого Юпкина [1] шумела мимо, будто ветер, полный мусора.
Он стоял вне и выше всех в райхе — и уж наверняка на остальной части планеты, с ее стадами полулюдей; вне и выше всех, кроме… впрочем, и здесь могли быть варианты. Одно дело — двадцать третий год, пальба в Мюнхене возле «Фельдхернхалле» и он, будущий Глава Черного Ордена, дрожащий с пистолетом в руке от промозглой погоды и от почти девичьего, любовного восторга перед Ним, Первым Адептом, дерзнувшим восстать на «ноябрьских преступников» [2] ; и совсем другое — февраль сорок пятого. Первый, все еще гений, полубог, но — больной, напичканный наркотиками, косноязычно лепечет там, в бункере, приказы длить и длить бессмысленную войну. Ситуация из сказки Андерсена, когда тень может занять место своего хозяина. О да, — есть еще привычная за четверть века преданность Ему, благоговение, даже трепет… но теперь приходит и другое. Ясность. Понимание воли Тех, Кто до сих пор осенял и питал энергией своего Главного Медиума, однако с некоторых пор… Впрочем, это уже не проявленный мир.
1
Юпкин — презрительное прозвище рейхсминистра пропаганды Й. Геббельса.
2
«Ноябрьские преступники» — название, данное нацистами республиканскому правительству Германии, сменившему кайзера в 1918 г., за якобы «предательскую» политику, приведшую немцев к военному поражению.
…Первый Адепт — счастливчик: умеет разряжаться в крике, выкладываться в порывах неистовой ярости. Владельцу замка этого не дано. Гнев, растерянность, отчаяние лишь придает его лицу, бледному от природы, оттенок рыбьего брюха. Да еще — становится всемогущий Глава Ордена, райхсминистр внутренних дел и здравоохранения, верховный шеф всех видов полиции, разведки и контрразведки, командующий сотнями тысяч солдат «ваффен-СС», — становится, в круглых своих очках, похожим на бухгалтера, застигнутого за подчисткой счетов. И молчит…
Маха майя требовала прямого, механического вмешательства — и он вмешивался, был активен, распорядителен, беспощадно властен.
Лично отслеживал события в Цюрихе, где честного Карла Вольфа [3] водили на крючке старые рыболовы Даллеса, и заигрывания умницы Вальтера [4] со шведами, и все потуги орденских эмиссаров, пытавшихся остановить нелепую внешнюю бойню с Западом. Не щадя себя, грузил на плечи все больше обязанностей, имперских постов. И каждый танк Эйзенхауэра катился по немецким полям к Рейну как бы в фокусе его очков, и к каждой кучке пораженцев, шлепавших прорусские листовки в подвалах Берлина, уже приближался его указательный палец, испачканный любимыми бледно-зелеными чернилами. Каждая новая русская траншея в Померании бороздой пролегала по его тонкой, чуткой коже; каждый большевистский снаряд, выпущенный по Кенигсбергу, молотом отдавался в воспаленном мозгу…
3
Обергруппенфюрер СС Вольф был уполномочен Гиммлером вести втайне от Гитлера переговоры с западной антигерманской коалицией, которую представлял шеф разведки США А. Даллес.
4
Вальтер Шелленберг — глава немецкой разведки, вел сепаратные переговоры со шведской стороной.