Битва За Масть
Шрифт:
– Эй, кончай базар!
– раздался чей-то недовольный голос.
– Брат, чего орешь, я не пойму? Ты можешь вежливо попросить? огрызнулся Кос.
– Что, серьезно, что ли?
– недоверчиво переспросил Фару Фил.
– Клянусь Заратустрой! "Раз косяк, два косяк, и граница на замке"... От их дружного хохота, наверное, враз проснулась уже вся камера...
* * *
– Да что такое!
– заворочался Бек и поднял голову.
– Это что за чурка?
– указал он на Фархада.
– Не знаю, - раздраженно ответил Каверин.
– А должен знать,
– Ты мент или кто? На хрен я тебя брал?
– Ребят, ну имейте совесть, дайте поспать!
– с верхних нар по соседству приподнялся пожилой мужик в вытертой джинсовой куртке.
– Отец, прости. Возраст мы уважаем, - серьезно ответил Саша. И распорядился: - Все, давай спать.
– Раз косяк, два косяк... Потом губа, конечно...
– бормотал, укладываясь, Фара.
– Отец, базара нет.
– Естественно, последнее слово должно было остаться за Космосом.
Осталось оно, однако, за Белым:
– Жена рожает, а я на нарах...
– тоскливо сказал он, глядя на грязные стены камеры. Да уж, ситуация, какой и врагу не пожелаешь. Ладно, утро вечера мудреней...
* * *
Оля проснулась от боли. Ныл живот. А на душе скребли кошки. Тысяча ободранных кошек. Эта душевная боль заставила ее подняться.
В палате тускло светил ночник. Сдержав стон, она медленно, стараясь не делать резких движений, вышла в коридор. Слава богу, никого. Тут только она поняла, что забыла надеть тапочки. Но возвращаться в палату не стала.
В закутке дежурной сестры Оля присела на край стула и набрала Сашин номер.
– Абонент не отвечает или временно недоступен. Позвоните, пожалуйста, позднее, - ответил чересчур вежливый механический голос. Господи, где же он? Кошки радостно принялись за свое черное дело...
* * *
Мобильники трещали без умолку. На разные лады. Прямо птичник, а не тюрьма! Один даже нагло выдавал звуки государственного гимна. Пожилой прапорщик с ненавистью смотрел на изъятое имущество. Развели тут...
Он беззвучно выматерился. Нашел в куче аппаратов "гимнюка" и попробовал заткнуть хотя бы его, тыркая толстым пальцем во все кнопки подряд.
– Мать твою, заколебали, - вслух ругнулся он, когда телефон уже молча завибрировал в его руке.
Чтобы перекрыть трели, он включил телевизор. На экране черный-черный дым валил из белого Белого дома. Час от часу не легче!
– Понедельник - день тяжелый, - вздохнул прапорщик и вырубил гребаный ящик...
XXX
Он так и проспал остаток ночи - одетый, скрючившись на узком диванчике, под недремлющим оком железного Феликса. Солнце разбудило. Невзирая на бурные ночные события, оно сегодня светило чуть ли не по-весеннему. Казалось, природе нет ни малейшего дела до политических катаклизмов.
Введенский встал, с хрустом потянулся. Новый день - новые заботы. Надо быть в форме. 14з стола он достал пузатую бутылку с волшебным элексиром. Там оставалось всего ничего, на донышке. Ну да ладно, на первый заряд бодрости хватит. Он плеснул коньяку в бокал, вдохнул его аромат и с наслаждением опрокинул в себя, будто это был не благородный напиток, а рюмка водки.
– Разрешите?
– постучали в дверь. Ну наконец-то Коноваленко, где ж тебя носило?
– Входи.
– Введенский поставил пустую бутылку под стол.
– С добрым утром, Игорь Леонидович.
– Коноваленко цвел, как роза. Определив состояние шефа по заблестевшим глазам, подчиненный осмелился пошутить.
– После первой не закусываете?
– Не борзей, - оборвал его Введенский.
– Ну, что там?
– Нашли его.
– Коноваленко моментально вытянулся в струнку.
– В Бутырке.
– Да что ты!
– восхитился Введенский.
– Жив-здоров?
– Да ничего вроде. Омоновцы только помяли немного.
– Ну, ничего, до свадьбы заживет.
– Введенский был доволен. "Объект" и в самом деле всего лишь попал под "гребенку".
– Ладно - молодец, Коноваленко. Иди домой, отсыпайся.
– Есть, - козырнул Коноваленко.
Самому Введенскому отдыхать пока не светило. Надо было еще вызволять своих. Пока они еще свои.
Перед тем, как засесть за телефон, Игорь Леонидович заботливо прикрепил к российскому трехцветному флажку, что стоял у него на столе, черную полоску бумаги. "Траур по недолгой российской демократии, усмехнулся он про себя.
– Аминь".
* * *
Гостеприимные двери Бутырской тюрьмы были распахнуты настежь. Сегодня, в отличие от вчерашнего, выпускали. Уже без формальностей. И без эксцессов. Даже мобильники отдали. И чего, спрашивается, огород городили?
– Ну, Саня, это тебе не гауптвахта, понимаешь, - веселый Фархад размахивал голубыми, под цвет октябрьского неба, четками. Саша улыбался отстраненно - ему надо было дозвониться прямо сейчас, немедленно, еще вчера. Но у Кати было занято. Блин, да с кем же она треплется-то?
– Братва, я не понял, в чем дело? Метут без предъявы. Что за дела? Гонят ни свет, ни заря. Ну извиниться-то хотя бы можно?
– несколько запоздало качал права Фил. Но ему никто не отвечал. Космос подставил лицо солнцу, а ногами выстукивал чечетку. Пчела по мобиле успокаивал родителей у отца сердце не фонтан, поди, не спал всю ночь, телек смотрел, переживал за страну и за сына.
– Ну так, подумали, а чего мы будем хороших пацанов зря держать? Пусть едут...
– наконец отозвался Саша и тут же закричал на всю улицу: - Але, Кать?
* * *
– Ты куда пропал - мы с ног сбились!..
– разъяренная Катерина вопила в трубку так, что слышала, наверное, вся Бутырка.
– Что значит "не ори"? Немедленно звони матери, она там с ума сходит!..
– Кать, а...
– Он не успел спросить, как голос тетки стал сладким-сладким:
– Да, родился, мальчик, конечно. Такой хорошенький, на три двести... Нормально, все у твоей Оли нормально, молока хоть залейся... Ну, в общем, я тебя поздравляю, папаша...
– повесив трубку, Катя налила себе из мензурки пятьдесят граммов спирта и выпила. Слава богу, нашелся блудный племянник. И, сильно выдохнув - спирт все-таки, не крюшон, - она радостно помчалась к Оле: