Битва за Рим

Маккалоу Колин

– А ты оштукатурил свою усадьбу? – Задавая свой вопрос, Ливия Друза приникла к бедру Катона.

– Нет, разумеется, – ответил он, учащенно дыша.

– Теперь я знаю, почему нам приходится пить такое отвратительное вино.

– Молчи, Ливия Друза! – приказал Катон, переворачивая ее на спину.

Великая любовь неизменно приводит к неосмотрительности, опрометчивым словам и разоблачению; однако Ливия Друза и Катон Салониан умудрялись сохранять свою связь в полной тайне. Если бы дело происходило в Риме, все наверняка сложилось бы

иначе; но, на их счастье, в сонном Тускуле никто не обращал внимания на скандал, назревающий под самым носом у добропорядочных обывателей.

Не прошло и месяца, как Ливия Друза убедилась, что беременна. У нее не было ни малейших сомнений, что отец ребенка не Цепион: в тот самый день, когда Цепион уехал из Рима, у нее начались месячные. Две недели спустя она попала в объятия Марка Порция Катона Салониана; в должный срок очередные месячные не наступили. Две предыдущие беременности научили ее кое-каким другим признакам, которые давали о себе знать и сейчас. Она была беременна – от возлюбленного, Катона, а не от мужа, Цепиона.

Пребывая в философическом настроении, Ливия Друза решила ни от кого не утаивать своего положения. Ее успокаивало то, что она сошлась с Катоном вскоре после отъезда Цепиона, так что разоблачение им не грозило. Было бы куда хуже, если бы она забеременела позднее. Нет, об этом лучше даже не думать!

Друз обрадовался новости, его жена Сервилия – тоже; Лилла заявила, что братик очень ее позабавит, а Сервилия приняла известие холоднее обычного.

Естественно, это нельзя было скрывать и от Катона. Но что именно ему стоило сказать? Все Ливии Друзы отличались рассудительностью; Ливия Друза решила обстоятельно обдумать предстоящий разговор. Было ужасно лишать Катона ребенка, тем более сына, однако… Ребенок непременно родится еще до возвращения Цепиона; никто не усомнится, кто его отец. Если ребенок Катона окажется мальчиком, он станет – при условии, что и он назовется Квинтом Сервилием Цепионом, – наследником золота Толозы, всех пятнадцати тысяч талантов! Тогда он будет богатейшим человеком в Риме, обладая при этом славным именем. Куда более славным, чем имя Катон Салониан.

– У меня будет ребенок, Марк Порций, – объявила она Катону при следующей их встрече в домике из двух комнат, который она считала теперь своим настоящим домом.

Он был скорее встревожен, нежели обрадован. Взгляд его стал испытующим.

– От меня или от мужа? – спросил он.

– Не знаю, – ответила Ливия Друза. – Правда не знаю. Сомневаюсь, что я узнаю наверняка, даже когда он родится.

– Он?

– Это мальчик.

Катон откинулся на подушку, закрыл глаза и поджал свои чудесные губы.

– Мой, – уверенно произнес он.

– Не знаю, – повторила она.

– И ты всем скажешь, что это – ребенок мужа.

– Вряд ли у меня есть выбор.

Открыв глаза, он печально взглянул на нее:

– Знаю, что нет. Я не могу на тебе жениться, даже если бы у тебя появилась возможность развестись. А ты не разведешься – разве что твой муж нагрянет раньше, чем ты рассчитываешь, но это весьма сомнительно. Все это не случайно: боги смеются над нами.

– Пускай!

В конце концов выигрываем мы, мужчины и женщины, а не боги, – сказала Ливия Друза, прильнув к нему. – Я люблю тебя, Марк Порций! Надеюсь, что это твой ребенок.

– А я надеюсь, что не мой, – сказал Катон.

Беременность Ливии Друзы не внесла изменений в ее привычки. Она по-прежнему совершала свои утренние прогулки, а Катон Салониан проводил в старом дедовском имении вблизи Тускула больше времени, чем прежде. Они занимались любовью яростно, не боясь за новую жизнь, вызревающую в ее утробе. На предостережения Катона Ливия Друза ответила, что любовь ее младенцу не помеха.

– Ты по-прежнему предпочитаешь Рим Тускулу? – спросила она свою дочь Сервилию как-то раз чудесным днем в конце октября.

– О да! – с жаром ответила Сервилия, которая все эти долгие месяцы была крепким орешком: необщительная, она никогда первой не заводила разговора, а на материнские вопросы отвечала так лаконично, что за обедом Ливия Друза, скорее, произносила монологи.

– Отчего же, Сервилия?

Та бросила взгляд на изрядно выросший живот матери.

– Во-первых, там хорошие врачи и акушерки, – молвила девочка.

– О, за ребенка не беспокойся! – засмеялась Ливия Друза. – Он вполне доволен жизнью. Когда настанет его срок, он не доставит больших хлопот. У меня впереди еще целый месяц.

– Почему ты все время называешь его «он», мама?

– Потому что знаю, что это мальчик.

– Это невозможно знать, пока ребенок не родится.

– Какая ты у меня циничная! Я знала, что ты родишься девочкой, знала, что девочкой родится Лилла. С чего бы мне ошибиться на сей раз? Я по-другому себя чувствую, а он по-другому разговаривает со мной.

– Разговаривает с тобой?

– Вы обе тоже разговаривали со мной, пока находились у меня в утробе.

Взгляд девочки стал насмешливым.

– Странная ты какая-то, мама. И становишься все страннее. Как может ребенок говорить, пока он в утробе? Ведь дети не говорят даже после того, как родятся, по крайней мере сперва.

– Вся в отца, – бросила Ливия Друза, скорчив гримасу.

– Значит, ты не любишь tata! Так я и думала! – воскликнула Сервилия скорее бесстрастно, чем осуждающе.

Ей уже исполнилось семь лет; мать сочла, что кое-какие непростые вещи ей можно объяснить. Не то чтобы настраивать против отца, но… Разве не чудесно было бы иметь в лице старшей дочери подругу?

– Нет, – спокойно произнесла Ливия Друза, – я не люблю твоего отца. Хочешь знать почему?

Сервилия пожала плечами:

– Наверное, ты все равно скажешь.

– А ты сама его любишь?

– Да-да! Он – самый лучший человек в целом свете.

– О!.. Тогда мне действительно придется объяснить тебе, в чем тут дело. Иначе ты станешь меня осуждать. А у меня есть оправдание.

– Конечно, ты так считаешь.

– Понимаешь, дорогая, я не хотела выходить замуж за tata. Меня заставил согласиться твой дядя Марк. А это – дурное начало.