Битва за смерть

Синицын Олег Геннадьевич

— Глядите-ка! — внезапно воскликнул Ермолаев, указывая в просвет между ветвями. Старшина сощурился, глядя в том направлении.

На противоположной стороне расщелины одна из сосен накренилась. Ее увесистая крона опустилась на деревья с их стороны.

— Вот здесь мы и переберемся, — заключил старшина.

На лес опустился вечер, когда Смерклый заметил, что деревья просеки начали расступаться, одновременно уменьшаясь в размерах. Крестьянин настороженно поглядывал вперед, пытаясь определить, что

покажется в просвете между ними. Однако к вечернему сумраку добавился туман, который затянул пространство между стволами серой паутиной. По сравнению со вчерашним днем стало значительно теплее. Снег был тяжелым, влажным; сугробы съежились и уплотнились — наконец-то под ногами появилась долгожданная твердая опора. Фрол почувствовал, что страх начал отступать. Теперь слепые твари не смогут подкрасться незаметно.

Всё-таки Вирский вывел его из проклятого леса! Пусть солдат десять раз был сумасшедшим, но хвойный лес закончился. Вот только что лежит дальше, за мраком и туманом?

Вскоре сугробы и вовсе исчезли. Кое-где еще встречались сосны и ели, но они уже не были тех гигантских размеров, как их сородичи в заколдованном лесу. Снега под ногами было мало. Путники двигались по бугристой равнине, усыпанной валунами и обломками скал. Камнелом казался беспорядочным, но путь через него был только один. Тот, по которому двигались Вирский и Смерклый.

Узкая тропинка вывела к двум невысоким скалам, которые напоминали пару развалившихся в креслах толстяков. Тропинка пролегала между ними и настолько круто ныряла вниз, что было трудно удержаться на ногах. Здесь Вирский остановился.

Изможденный и жутко голодный, Смерклый без сил опустился на камни. Он радовался, что наконец покинул лес, но Вирский не разделял его надежд.

— Напрасно ты разлегся, — произнес он. — У нас осталось последнее задание.

— Какое? — удивился крестьянин, поднимая голову. — А я думал, мы просто выбираемся из лесу.

— Ты что, забыл? Красные командиры еще живы. К утру они будут здесь.

— Ну и чего, — устало пожал плечами Смерклый.

— Ну и чего? — передразнил его Вирский. — Уже забыл, как они издевались над тобой? Кто был зачинщиком — забыл?

— Приходько мертв.

— Перестань! Вспомни, как молодой лейтенант накричал на тебя за то, что ты попросил свою толику спирта.

Смерклый посерьезнел, в памяти всплыли события позавчерашнего дня.

— А старшина, который гонял тебя, как сопливого мальчишку? Ведь он лет на пятнадцать моложе!

У Смерклого непроизвольно задралась верхняя губа, обнажив кривые пожелтевшие зубы.

— А Ермолаев… Думаешь, Приходько сам забрался на ту березу? Твой вещмешок повесил командир взвода. Только он умеет пользоваться «кошками». Ты что, забыл?

Фрол сжал кулаки, и ногтями до крови продавил кожу на ладонях.

— И, наконец, поганый фашист… — с остервенением продолжал Вирский. — О нем даже заикаться не стоит! Он давно должен лежать в сугробах вместе с погаными братьями.

Потому что все фашисты должны быть мертвы!

— Да, — произнес Смерклый, находясь под влиянием слов сумасшедшего солдата. — Но как мы одолеем их? Ведь нас всего двое.

Вирский недобро сощурился:

— Увидишь.

ГЛАВА 7

Первым через бездонную расщелину перебирался Ермолаев. Сосновые сучья с обеих сторон крепко переплелись между собой. Иван осторожно прополз по ветвям, стараясь не пораниться о хвою, и вскоре оказался на другой стороне. За сибиряком последовали остальные, и особых сложностей при переправе не возникло.

— Я полагаю, — сказал Ермолаев, — что нужно и дальше двигаться по деревьям. Это будет быстрее, чем копом по сугробам.

— Что значит «копом»? — поинтересовался Калинин.

— «Копом»? Это значит, копаючись в снегу. — Калинин улыбнулся.

Вечер, как всегда, подкрался незаметно. Отряд остановился, когда стало совсем ничего не видно. Прямо на гигантских сучьях развели костер.

Настроение у всех было скверным. Хотя питательных кедровых орехов было вдоволь, всё равно хотелось есть. Алексея тошнило от одного вида этих лесных продуктов.

— Ну что приуныли? — спросил старшина. — Нечего хмурится!

— Нет у нас повода для радости, — ответил за всех Ермолаев. — Может, ты подскажешь?

— Конечно, подскажу! — Семен достал из-за пояса флягу и потряс ею над костром. — Угадайте-ка с трех попыток, что там?

— Даже если и спирт, то веселья он не прибавит, — отозвался Ермолаев.

— Да? — воскликнул Семен, еще больше раззадориваясь. — Да вы никак дням счет потеряли! Да вы никак забыли, какое сегодня число! Сегодня же двадцать третье февраля — День Красной Армии! Праздник наш.

Ермолаев усмехнулся и качнул головой:

— А ведь верно! Товарищ лейтенант, старшина-то прав!

— Наливай, Семен, — сказал Калинин.

В плоском котелке они растопили снег, собранный с ветвей, получившуюся воду остудили, затем развели спирт, затем снова остудили. За неимением кружек пили прямо из общего котелка. Первым кругом выпили за павших.

Спирт прошел легче, чем коньяк, которым Приходько угощал Алексея два дня назад. При воспоминании об украинце Калинину снова сделалось грустно. Николай остался в памяти веселым и открытым, таким молодой лейтенант хотел его помнить всегда.

Семен Владимирович курил самокрутку, зажмурившись от удовольствия. Запах дыма, обычно невыносимый, вдруг показался Калинину приятным. Алексей потянулся к старшине.

— Семен, — попросил он, — оставь покурить. — Старшина открыл глаза, хитро улыбнулся и протянул лейтенанту самокрутку:

— Возьми.

Калинин взял наполовину укоротившуюся сплюснутую трубочку, набитую табаком, и поднес ко рту. Легонько прикоснулся к ней губами и затянулся. Въедливый тяжелый дым попал в грудь, Алексей закашлялся.