Благие знамения. Подарочное издание с иллюстрациями Пола Кидби
Шрифт:
– А все равно получится как с велосипедами, – авторитетно заявила первая собеседница. – Я-то думала, мне купят семискоростной велик с узким кожаным седлом, фиолетовый и все такое прочее, а мне подарили голубенький драндулет. С корзинкой. Девчоночий велик.
– Ну и что. Ты же девочка, – сказал второй голос.
– Это и есть сексизм – когда человеку покупают девчоночьи подарки только потому, что он девочка.
– А мне подарят собаку, – твердо сказал Хозяин.
Хозяин сидел спиной, и лица его цербер пока не видел.
– Ну конечно, такого здоровенного ротвейлера? – спросила
– А вот и нет, я хочу собаку, с которой можно играть, – сказал голос Хозяина. – Небольшую такую собаку…
…Глаз в крапивных зарослях резко переместился вниз…
– …Такого пса, который все понимает, умеет лазать в кроличьи норы и чтобы одно ухо у него было вот так вот забавно вывернуто. В общем, самую лучшую дворняжку. Чистокровную.
Сидевшая внизу компания не услышала тихого хлопка, который прозвучал на краю карьера. С таким звуком воздух заполняет вакуум, образовавшийся, к примеру, в результате превращения огромного пса в собаку весьма скромных размеров.
А шорох, который последовал за хлопком, возможно, был вызван тем, что одно ухо у этой собаки вывернулось наизнанку.
– И я назову его… – сказал голос Хозяина. – Я назову его…
– Ну? – подначивала девочка. – Как же ты его назовешь?
Цербер ждал. Настал решающий миг. Наречение. Оно определит его цель, его назначение, его сущность. Его глаза, которые теперь были гораздо ближе к земле, загорелись тусклым огнем, а в крапиву закапала слюна.
– Я назову его Псом, – решительно сказал Хозяин. – Чем проще, тем лучше.
Цербер замер. Где-то в глубине своего дьявольского собачьего ума он понимал: что-то идет не так, но ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться, а огромная любовь к Хозяину, внезапно охватившая его, подавила все дурные предчувствия. И вообще, разве ему решать, какого он должен быть размера?
Пес потрусил вниз по склону навстречу своей судьбе.
Правда, с каким-то странным ощущением. Ему всегда хотелось бросаться на людей, но только сейчас он неожиданно понял, что при этом ему хочется еще и вилять хвостом.
– Ты же говорил, что это он! – простонал Азирафаэль, рассеянно снимая остатки кремового торта с лацкана и облизывая пальцы.
– Это и был он, – сказал Кроули. – Уж я-то должен знать, верно?
– Значит, вмешался еще кто-то.
– Да нет же никого больше! Только мы с тобой! Добро и Зло. Наши или ваши.
Кроули в сердцах стукнул по рулевому колесу.
– Ты даже не представляешь, что со мной могут сделать там, Внизу, – сказал он.
– Думаю, примерно то же, что сделают со мной Наверху, – заметил Азирафаэль.
– А, брось ты. У вас же там непостижимое милосердие, – кисло буркнул Кроули.
– Да? А ты, случаем, в Гоморре никогда не бывал?
– Как же, как же, – ответил демон. – Там была отличная маленькая забегаловка, где подавали потрясающий коктейль из перебродивших фиников с мускатным орехом и толченым лимонником…
– Я имею в виду после.
– А.
– Должно
– Да быть того не может! Там же было полно наших!
– Чьих именно? – спокойно уточнил Азирафаэль.
– В смысле моих, – поправился Кроули. – Точнее, не совсем моих. Ну, ты понимаешь. Сатанистов.
Последнее слово он попытался произнести как можно более небрежно. Земной мир казался Кроули и Азирафаэлю на диво интересным местечком, которым оба надеялись наслаждаться как можно дольше, но мнения их совпадали крайне редко. За исключением одного: они полностью сходились во взглядах на людей, которые по той или иной причине решили поклоняться Князю Тьмы. При встречах с ними Кроули всегда испытывал неловкость. Оскорблять их, конечно, было нельзя, но он невольно чувствовал то же, что ветеран войны во Вьетнаме при виде соседа, явившегося в камуфляже и при оружии на собрание районной группы добровольного содействия полиции.
Кроме того, сатанисты всегда отличались каким-то унылым фанатизмом. Чего стоила одна эта возня с перевернутыми крестами, пентаграммами и петухами! Большинство демонов только плечами пожимали, ведь во всем этом не было никакой необходимости. Чтобы стать сатанистом, нужно лишь усилие воли. Можно всю жизнь им прожить и даже не догадываться о существовании пентаграмм, а мертвых петухов употреблять исключительно в виде цыплят табака.
Хотя некоторые сатанисты старой школы были, в сущности, вполне приятными людьми. Они произносили положенные слова, совершали положенные ритуалы – точно так же, как те, кого они считали своими противниками, – а потом возвращались домой и до конца недели жили непритязательной заурядной жизнью, в которой не было места никаким особенно грешным помыслам.
Что же до остальных…
От некоторых типов, называющих себя сатанистами, Кроули просто передергивало. Не столько от их поступков, сколько от того, как ловко они списывают все на счет Ада. Изобретут какой-нибудь тошнотворный план, до которого ни один демон не додумался бы и за тысячу лет, отвратительную и бессмысленную мерзость, измыслить которую способен лишь человеческий мозг, а потом орут: «Меня Дьявол заставил!» – и добиваются сочувствия суда. А ведь никому и в голову не приходит, что Дьявол вообще никого никогда не заставляет. Нет необходимости. Но как раз этого многие люди никак и не возьмут в толк. По мнению Кроули, преисподняя никогда не была средоточием порока, а небеса – оплотом добродетели; и те и другие – лишь игроки в великой космической шахматной партии. И только в глубине человеческой души можно обнаружить нечто неподдельное: истинную благодать и настоящее убийственное зло.
– Ах вот оно что, – сказал Азирафаэль. – Сатанисты…
– Не пойму, что там можно было перепутать, – пожал плечами Кроули. – Два ребенка. Всего два. Элементарное ведь задание. – Тут он запнулся. В тумане воспоминаний нарисовалась маленькая монахиня, которая еще тогда показалась ему чересчур взбалмошной даже для сатанистки. И еще кто-то там был… Кроули смутно припомнил трубку и джемпер в зигзагах, вышедший из моды еще в 1938 году. На этом типе прямо-таки написано было: «Я будущий отец!»