Благословение пана

Дансени Эдвард

Потом ему надоело напрасно всматриваться в дубравник, и он перевел взгляд вниз, к подножию горы; там тоже была тайна, которую скрывали черные деревья, почти неразличимые за деревенскими домами, но глядевшие на него поверх домов с желтыми рамами окон, что хмурились под низкими крышами. Ничего ему не открылось ни там, ни на склоне горы, ниже того места, на котором он сидел, где начали странным образом топотать по шелестящей траве маленькие ножки. Потом Томми повернулся лицом к вершине Волда; небо мерцало наподобие бирюзового фонаря с одной неяркой свечой, а опушка леса как будто приблизилась и стала эбонитово-черной. Оттуда, с такого близкого расстояния, что он испугался, тайна поманила его, и, поднявшись с земли, он пошел в лес; но и там ничего не отыскал. И долина, и

массивные горы, словно обнимавшие ее, и лес, и шиповник, и тишина, и пронизывающие ее звуки, и огромный синий круг Вечерней Звезды – весь купол ночи был насыщен чем-то таким, что не имело смысла. Но когда безбрежная ночь – с шепотом и тишиной, как будто желавшая открыть ему древнюю тайну и в укромных уголках на нехоженых лесных тропинках, и на дорогах вечно движущихся звезд, – не сказала ему ни слова, он повернулся и, недовольный, зашагал прочь. Несмотря на всю красоту звездной ночи, он был недоволен. Не различая пути, Томми шел по полям, где дорога была не так темна благодаря светлячкам, ибо эти крошечные путешественники несли свой свет в ночи; и по полянам, над которыми возвышались пахучие ломоносы, он тоже шагал с видимым равнодушием. В долине, где запах дыма из каминов насыщал сырой ночной воздух, светились умудренные опытом окна; время от времени грозная масса черного вяза поднималась в темноте над Томми; но он ничего не замечал. Одна мысль сверлила его ум. Предназначение? Предназначение? Зачем всё это? Ночь знала, но не открыла ему свою тайну. Религиозных и мирских объяснений ему было мало. Ночь знала что-то еще, но не открыла ему свою тайну.

На другой день странные ощущения не покинули Томми, и он все утро, пока работал в поле, не говоря никому ни слова, размышлял о них. В деревне жила старуха, миссис Тиченер, которую Даффины иногда приглашали убирать в доме и которую Томми знал всю жизнь; одно из его самых ранних воспоминаний было связано с букетом цветов, который он подарил ей, а потом нашел выброшенным и горько плакал, но в конце концов был ею же утешен, как она утешала его много раз. Томми навсегда запомнил день, когда задал ей совсем простой вопрос о жизни – в то время ему все казалось новым и непонятным. Одним из его вопросов был: “Почему лают собаки?” Возможно, этот вопрос он и задал тогда, и она ответила ему как-то необычно, отчего он спросил, откуда ей это известно, и тогда миссис Тиченер сказала: “Я всё знаю”.

Всё знала старуха или не всё, но доверие ребенка она завоевала; Томми не только навсегда запомнил ее слова, но они повлияли на его отношение к ней, и Томми считал миссис Тиченер очень мудрой. К ней он пришел в конце того дня, когда ставил копны сена, и отыскав ее в маленьком садике, где она сидела возле шток-роз, рассказал о своих огорчениях, о неодолимом желании подняться на гору, о недовольстве своим домом. Поначалу она попыталась было успокоить его привычными фразами и затертыми поучениями. Однако ему требовалось совсем другое. Во все времена старухи, любя посплетничать вечерами, плетут свою мудрость, как паук прядет паутину в старом амбаре, вот и миссис Тиченер имела большой запас мудрости, в которой давние события попадали, как пылинки в паутину. Если все это одна суета, то зачем мы живем?

Снова и снова он задавал ей этот вопрос, не удовлетворяясь ее ответами, потому что они не отличались от того, что ему могли бы ответить и другие. А потом она сказала:

– Во всем виноват преподобный Дэвидсон, тот самый викарий, который венчал твоих родителей.

Больше она ничего не прибавила, а когда он попытался надавить на нее, понесла чепуху из книжек со старинными присказками. Расстроившись, что не удалось добиться большего, Томми бросился прочь.

– Осторожнее! Мои розы! – крикнула ему вслед миссис Тиченер.

В темноте Томми вновь отправился на гору, но ответа как не было, так и не было. А однажды, когда дома стало совсем невыносимо и еще не прошла злость на миссис Тиченер, Томми отправился за утешением к реке.

Бег воды был торопливым и беспокойным, как мысли Томми, однако ему почудилось, что реке это все равно. И еще ему почудилось, будто она хочет ему показать больше, чем горы

и леса, потому что в реке не только камешки, сверкающий песок и всякая мелочь, попавшая в нее во время бесчисленных путешествий, но у нее еще есть небо. Притихнув, боясь пошевелиться, Томми долго прислушивался к реке; а когда она зашумела так, словно хотела что-то сказать ему, то махнула парой камышинок и, не утихая, побежала дальше, напомнив человека, который тыльной стороной ладони поглаживает документы, а говорит совсем о другом. Река продолжала лепетать, словно ничего не произошло, но от благоговейного внимания Томми не ускользнул почти незаметно поданный знак. Получилось так, что миссис Тиченер сказала ему меньше, чем река: из неясных намеков иногда и берется знание. Томми смотрел на камыш, но никак не мог сообразить, о чем река хотела ему сказать.

Осенние деньки уносились прочь; и чем дольше Томми думал о тайне, скрытой на другой стороне горы или в вечерних сумерках, о тайне, на которую река только намекнула и о которой миссис Тиченер не могла ничего больше рассказать, тем очевиднее и для его отца, и для деревенских парней становилось то, что Томми не справляется с работой, которой вредят посторонние мысли и которая требует внимания и аккуратности. Чем сильнее Томми притягивала к себе гора, тем откровеннее потешались над ним в долине.

Томми опять отправился к реке. И однажды, то ли подчиняясь осени, то ли следуя своей воле, ветер запел в камышах, почти сказав Томми Даффину то, на что намекнула река, и стих, прежде чем, подобно другим, сказать что-нибудь определенное. Все же его песня, оказавшаяся такой короткой, надолго застряла у Томми в голове. А потом пришел день, когда Томми взял нож и срезал большой камыш, в то время как все остальные камыши кивали ему верхушками. Ведомый странной памятью, которая была древнее, чем сама деревня, он разрезал камыш на разновеликие трубки, придал им нужный вид и связал вместе. Вот так у него оказалась свирель, которую видел Элдерик Анрел.

Глава шестая

СТАРЫЕ КАМНИ ВОЛДИНГА

После того как Томми Даффин вырезал свою свирель, он стал уходить на реку, стоило ему почувствовать себя одиноким или растерянным, или задуматься о судьбе деревни; и там брал несколько низких нот, словно свирель могла сказать ему то, что не сказал ветер, на что намекнула река и о чем не пожелала говорить миссис Тиченер; однако Томми старался играть тихо, чтобы его не услышали и не спросили, чем это он занимается. Тихая песня свирели утешала его в неведении насчет всего того, из-за чего вибрировал вечерний воздух и как будто трепетал весь – от круга из старых камней наверху до самого подножия – глядевший на деревню Волд. Однако, утешая, мелодия не раскрывала деревенскому парню смысл вечернего послания, из которого, как ни печально, он не мог прочитать ни слова. Так Томми мучил и утешал себя, но никому не рассказывал о своей свирели и старался потише дуть в нее, чтобы его никто не услышал. А потом случилось так, что на закате гора вновь позвала его.

Мистер Даффин курил возле камина, читая газету, а миссис Даффин беседовала с сыном. Из-за невозможности сбежать он сидел и ждал удобного случая, не в силах больше ни о чем думать, подобно тому, как запертый в хижине лесника дикий зверь мечтает о воле. Так как его матери предстояло кормить пса, Томми не мог отвести взгляд от минутной стрелки, которая никак не желала двигаться. Пока миссис Даффин сидела в гостиной, Томми не смел напомнить ей о собаке, но наконец она ушла, и Томми тоже покинул дом вместе с нею. В сумерках ему удалось улизнуть от нее, и он бросился на гору.

Во всех домах в деревне двери были открыты и звали порадоваться веселому убранству залитых светом комнат; но Томми было не до них, потому что его звало нечто куда более старое, чем электрический свет. В одном из открытых окон он увидел игравших в шахматы мужчин, однако шахматы не интересовали Томми так же, как не интересовали его отца, разве что в любимых комиксах в качестве объекта для шуток о бесконечном времяпрепровождении. Дом, где играли в шахматы, стоял почти на краю деревни, а дальше в темноте поднималась гора.