Благословенный

Сербинова Марина

— Рик, что случилось? Тебе приснился страшный сон?

С трех лет Патрик спал один в своей комнате. Проверяя его сон по ночам, Кэрол часто замечала, что он включал ночник, видимо, боясь темноты. Джеку это не нравилось, но Кэрол уговорила его не вмешиваться. Она помнила, как страшно было ей самой маленькой в темной комнате, особенно, когда она просыпалась после ночных кошмаров, преследовавших ее с раннего детства, но мать запрещала ей спать с ночником. Даже будучи взрослой, когда жила одна в своей квартире, Кэрол частенько включала ночью торшер. Часто она задавалась вопросом, не мучается ли ее сын ночными видениями, подобными тем, что всю жизнь мучают ее. Она пыталась расспросить ребенка, но он молчал. По выражению его лица Кэрол поняла, что что-то такое

с ним все-таки происходит, но почему-то мальчик не хочет с ней об этом говорить. Его скрытность, такая необычная для ребенка его лет, нежелание подпускать к себе даже маму, не нравились и тревожили Кэрол. Она помнила, что ей всегда хотелось поделиться с кем-нибудь своими страшными снами, чтобы ее успокоили и утешили, объяснили, почему ей видятся всякие страшные вещи, и чем старше она становилась, тем сильнее в ней укреплялась эта потребность, тем больше появлялось вопросов. Теперь она знала ответы. Знала, почему ей снятся страшные сны и почему они сбываются. То же самое происходило и с ее матерью. Доктор Гейтс назвал бы это наследственной патологией, болезнью, формой психического расстройства. Кэрол воспринимала это иначе, как дар и проклятие, перемешавшиеся в их крови и передающиеся из поколения в поколение. Возможно, Элен этого не понимала, и это свело ее с ума. Ей, Кэрол повезло больше, потому что она встретила того, кто смог ей все разъяснить, Габриэлу. Вопреки предсказаниям провидицы, Кэрол очень надеялась, что это минует Патрика, что ее сын не будет страдать от проклятия, уничтожающего все вокруг него, и дара предвидения, позволяющего видеть, что произойдет и терзаться в попытках этому помешать. Она панически боялась, что ее сын будет жить в том же аду, что и она, что она передаст этот ад своему мальчику, лишив его возможности жить обычной человеческой жизнью, любить и быть счастливым, а не обречь себя на одиночество, как она, дабы не уничтожить своим проклятием жизни любимых. Она надеялась, но чувствовала, знала, что ее мальчика это не миновало. Она чувствовала себя виноватой, приходила в отчаяние, но утешалась тем, что она может ему все рассказать и объяснить, когда он вырастет настолько, чтобы понять, что ее мальчик научится с этим жить, а, может быть, даже найдет способ от этого избавиться. Может, они вместе найдут. Но скрытность мальчика, его замкнутость, могли не только помешать ей помочь ему, но и обернуться для него катастрофой. Кэрол тешилась мыслью, что, может быть, Патрик обычный ребенок, и сны ему такие не снятся, как ей, что он родился не таким, как она, поэтому и молчит — ему просто нечего у нее спрашивать, его ничего не беспокоит, потому что то, что сломало ей жизнь, его обошло стороной. Но вот настал момент, когда ее надежды разбились в пух и прах.

— Мама, — дрожащим голосом проговорил Патрик, смотря на нее такими грустными тоскливыми глазами, что Кэрол поспешно вылезла из-под одеяла и потянулась к нему. — Мы никогда не вернемся к папе, да?

Кэрол привлекла его к себе, усадила на колени и обняла, поглаживая по головке. Забыв о своем высокомерии, мальчик прижался к ней и обхватил ее плечи руками. Кэрол стиснула зубы, чтобы не заплакать.

— Ты скучаешь по нему, мой мальчик? Ты хочешь, чтобы мы к нему вернулись? — она заглянула в залитое слезами личико, готовая сейчас же, наплевав на все, схватить трубку и позвонить Джеку, только бы не видеть своего ребенка таким несчастным.

— Да, скучаю и хочу к нему, но знаю, что нельзя. И мы никогда не вернемся к нему, никогда! Потому что мы проклятые, и если мы приедем к нему, он умрет. И нет никаких бандитов, которых ты выдумала.

Кэрол ошеломленно смотрела на него, не зная, что сказать.

— Мы проклятые, — повторял мальчик. — А папа нет. Я очень хочу к нему, и ты хочешь, я знаю, только мы не можем… не можем…

— Сыночек, откуда ты все это знаешь?

— Что?

— Ну… что нам нельзя возвращаться к папе, что мы… проклятые? Кто тебе сказал такое?

— Никто. Я сам знаю.

— Знаешь? Откуда?

Патрик пожал плечами.

— Знаю, и все. Я всегда знал. Не плачь, мамочка.

Я знаю, что ты плачешь по ночам, — он обвил ее шею руками и прижался щекой к ее щеке. — Я с тобой. Я никому не дам тебя в обиду. Я буду тебе вместо папы. Мы не с ним, но ведь он у нас все равно есть, а если мы к нему придем, то его не будет… вообще. Пусть будет лучше так, как сейчас. Я не хочу, чтобы папа умер. А когда я вырасту, я буду издалека на него смотреть, иногда, и сразу уходить, чтобы не успеть навредить.

— Патрик, ты видишь сны… необычные? Откуда ты все это взял? — не могла поверить собственным ушам Кэрол.

На лице ребенка вновь появилось отчужденное замкнутое выражение, он отстранился и высокомерно вздернул подбородок.

— Я знаю и все! — упрямо, с ноткой раздражения повторил он. — Я просто хотел сказать тебе, чтобы ты знала, что не нужно выдумывать для меня глупые объяснения, я уже взрослый, все знаю и все понимаю. Ты все правильно сделала, мама. А папа, он не знает, да? Не знает, почему мы его оставили? Не знает, что мы плохие?

— Рикки, мы не плохие, ты неправильно думаешь. Мы просто… не такие, как все. Когда-то очень давно, когда ни тебя, ни меня еще не было на этом свете, Бог наградил… или наказал наших предков особым даром видеть то, чего не могут видеть другие люди.

— Мертвых? И будущее? И сны? Видеть другой мир, да, мама?

— Да, что-то вроде того. И был кто-то, очень злой и сильный, кому не понравился этот дар или чем-то помешал, и он, или она, наслали на наш род страшное проклятие.

— Смерть?

— Да, мой маленький умный мальчик. Но она охотится не на нас, а на тех, кто рядом с нами, кого мы любим. Я слишком поздно это поняла, когда почти никого не осталось в моей жизни. Поэтому я уехала от папы и от Рэя. Мне нельзя сближаться с людьми, я должна быть одна, только с вами, в стороне от всех. Но ты не думай, что ты такой же, как я. Может быть…

— Нет, я такой же, я знаю. Я проклятый, как ты, мама. И я все вижу!

— Что ты видишь? Расскажи мне.

Лицо мальчика вдруг окаменело, а в глазах промелькнул страх, но он не ответил, все больше замыкаясь в себе.

— Папа ведь не верил тебе, да? Он считал тебя сумасшедшей? И меня он тоже считал сумасшедшим.

— Нет, сынок, это не так!

— Но ведь он заставлял меня ходить к психиатрам! А потом он бы отправил меня в психушку, как тебя. А я не хочу туда, я никогда не позволю… никому! Потому что я нормальный! Я не больной!

— Нет, конечно, нет, Рик, и папа так никогда не думал. А к врачам он заставлял тебя ходить из-за того случая с мальчиком, когда ты его гантелей ударил… помнишь?

— Ну, ударил, и что? Значит, я сумасшедший, да?

— Нет. Просто это было очень жестоко с твоей стороны, ты его покалечил, едва не убил, а так делать нельзя.

— Он мне сам позволил, — странным вкрадчивым голосом ответил Патрик, прищурив заблестевшие при свете ночника холодным металлическим блеском глаза. — Кто мешал ему защититься или сделать то же самое со мной?

— Он был слабее тебя.

— Если он слабее, нечего зарываться! Он дразнил меня хлюпиком, и я просто показал ему, что это не так. Разве ты сама не пробила на смерть когда-то голову женщине? Разве моя бабушка, не Куртни, а настоящая, та, которая умерла в дурдоме, не была настоящей убийцей? Разве твой первый муж, Мэтт, не был маньяком и убийцей? Был, и папа сказал правду о нем. Ведь это он выпустил его на свободу. И ведь ты все равно любишь этого Мэтта, впрочем, я его тоже люблю. Он мне нравится.

Кэрол смотрела на мальчика, ни жива, ни мертва.

— Откуда ты все это взял? Кто тебе такое наговорил?

— Они. Элен, Мэтт, та женщина, которую ты убила. Бабка, Элен эта, не нравится мне, она плохая, злая очень и не любит меня и тебя, все время меня пугает. А Мэтт, он прикольный. И он тебя очень любит, говорит, что ты очень хорошая, добрая, чтобы я тебя слушался и не обижал. А еще он говорит, что папа тебя обижал, даже бил, что он трахался с тетей Даяной… ну, то есть, я хотел сказать, изменял тебе. Только я не верю ему. Ведь он врет, правда, мам?