Блаженство греха (Ритуальные грехи)
Шрифт:
— А почему вы думаете, что Люк убил вашего сына? — спросила Рэчел. — И почему никому не сказали?
Грубый, скрежещущий, как железо по стеклу, старческий смех резанул по ушам.
— Дорогуша, все и так уже знают. Его же прогнали из города, когда не получилось ничего доказать, но теперь, когда у него денег куры не клюют, они все стелются перед ним, лижут ему задницу. Ты поосторожнее, девонька. Они не желают, чтобы кто-то очернил их местного святого, даже если он дьявольское отродье. Через него нашему городишке денежки идут, других доходов-то у нас нету.
— А вы-то как себя насчет
Эстер Блессинг подалась вперед, обдав гостью зловонным дыханием, отвратительной смесью виски, сигарет и застарелой злобы. С большим трудом Рэчел удалось сдержаться, чтобы не отшатнуться.
— Я убью его, девонька, — сказала старуха с противным смешком. — Не сойдет ему с рук, что он с моим сыночком сотворил. Рано или поздно я до него доберусь.
Такой аляповатой, такой уродливой комнаты, как та, которую отвела ей Эстер Блессинг, Рэчел в жизни не видела. Стены оклеены светло-зелеными, в цветочек, обоями, повсюду кружева, оборки и дешевые безделушки. Ни на комоде, ни на маленьком столике ни дюйма свободного пространства, но также и ни пылинки. При таком количестве фарфоровых кроликов и пастушек поддерживать чистоту было, наверно, нелегко.
Ей не хотелось находиться здесь — чувство, к которому уже следовало бы привыкнуть, — но здешняя атмосфера вряд ли была менее благоприятной, чем та, что присутствовала в аскетических кельях Санта-Долорес.
А вот ощущение было другое. При всех рюшах и оборках, при всей безжалостной чистоте, во всем этом высоком белом доме витал дух болезни и упадка. Какого-то пугающего зла, которое проникало в поры кожи и покрывало ее отвратительной, липкой пленкой разложения, которую ничем не смыть.
Рэчел посмеялась над собой, стоя под тепловатым душем. С возрастом она становилась мелодраматичной, тогда как раньше гордилась своим хладнокровным прагматизмом. Она всегда избегала рисовки, позерства, в которых была так искусна ее мать. Но теперь, когда Стеллы не стало, Рэчел поймала себя на том, что в конце концов попала в ту же ловушку. Проклятие наследственности.
Маленькой она, бывало, воображала, что ее удочерили. Что Стелла пришла в какой-то сиротский приют со своими деньгами и украшениями и выбрала ребенка, который больше всего походил на нее. Со временем новая игрушка, разумеется, надоела, но где-то на свете у Рэчел есть настоящие, любящие родители, которые ищут ее.
К девяти годам она уже поняла, что это чушь. Стелла сама родила ее — после нескольких порций мартини она непременно начинала жаловаться на мучительные четырнадцатичасовые схватки. И физическое сходство не вызывало сомнений — те же глаза, то же изящное сложение и под бесконечными слоями краски у Стеллы те же светло-русые волосы с мышиным оттенком.
Отца своего она видела только однажды. Он не хотел ее, о чем не преминула сообщить Стелла, когда дочери было три годика. Его больше интересовали молодые люди, чем семья. Рэчел понадобилось много времени, чтобы понять, что это значит, и в тот единственный раз, когда она случайно встретилась с ним, он был в стельку пьян. Так пьян, что просто бессмысленно таращился на нее, не сознавая, кто перед ним.
Сейчас его уже
Едва Рэчел вышла из дома, как влажная жара вновь окутала плотным саваном. День клонился к вечеру, в воздухе стоял настойчивый, непрерывный гул насекомых. К счастью, москиты не находили ее особенно аппетитной, хотя с таким большим и назойливым роем она еще никогда не сталкивалась. Рэчел направилась к машине, собираясь закрыть окна и включить на полную мощность кондиционер, когда Эстер Блессинг высунула голову из двери и визгливо прокричала:
— Обед в полвосьмого, и если опоздаешь, не жди, что я буду канителиться с тобой отдельно. — Она помолчала. Прищурилась. — Куда это ты, девонька?
— Я сама позабочусь о своем пропитании.
Эстер громко фыркнула.
— Что-то до сих пор у тебя это не шибко хорошо получалось. Гляди, как бы ветром не унесло.
— Какое счастье, что ветра нет, — отозвалась Рэчел, отпирая машину.
— Ну, как знаешь, девонька. Только смотри не езди по темноте. Лерой Пелтнер говорит, что видел тут чупакабру.
— Есть кое-что и похуже, — пробормотала она.
— Что ты сказала? — прокричала Эстер.
— Я сказала, что буду осторожна.
Эстер снова захлопнула филенчатую дверь, скрывшись в своем темном, насквозь пропахшем табаком доме, и на минуту Рэчел пожалела, что оставила чемодан в той аляповатой душной комнате. Предвечерний воздух был таким плотным, что даже дышалось с трудом. Город ее нервировал. Казалось, повсюду за ней следует чей-то неотступный взгляд.
Но она этого не сделает, не сбежит. Она уже сбежала из Санта-Долорес и не может вернуться, пока не найдет новых средств борьбы с ним. И она на правильном пути. Интересно, что скажут его благостные последователи, если узнают, что их кумир убил своего отца, пусть не родного, но приемного? Когда появилось это опасное обаяние? Куда бы он ни направил стопы, за ним повсюду следовала смерть. Уж не притягивает ли он ее?
Нет, ей определенно не нравился Коффинз-Гроув. Он вызывал клаустрофобию. А еще, несмотря на свежую белую окраску многих домов, здесь всюду витал дух разложения. Словно под слоями краски скрывались гнилые доски и гнилые души.
Она не знала, поможет ли кто ей, и не собиралась спрашивать. Лорин из кафе уже рассказала — весьма, кстати, неохотно, — как проехать к кладбищу, но наотрез отказалась сказать, как найти старый дом Джексона Бардела. Дом заброшен, объяснила официантка. С тех пор, как Джексон покончил с собой. А теперь его уже поглотило болото.
Возле старой церкви, одного из немногих в городе зданий без свежего слоя краски, никакого кладбища не обнаружилось. Оно находилось на окраине городка, в направлении густого, заболоченного леса, и Рэчел, пока ехала в ту сторону с включенным на полную мощность кондиционером, не могла отделаться от непонятного беспокойства. Не это она ожидала найти, когда ехала в Алабаму. Ведь южные городки славятся гостеприимством и радушием. Откуда же исходит ощущение упадка и разложения? Чем дальше, тем больше путались мысли.