Ближний круг госпожи Тань
Шрифт:
– Доктор Ван что-то дает тебе? – спрашиваю я.
– Да.
Мне ужасно больно. Пытаясь скрыть свои чувства, я спрашиваю:
– Что он прописал?
– Ой, да не бери в голову. – Потом она добавляет: – Мне не нужна помощь, но я знаю одну женщину, которой она нужна…
– Я помогаю только членам своей семьи…
– Другим женщинам тоже нужна помощь.
– Мне пришлось бы просить разрешения у Маожэня, чтобы посетить другую благородную семью, но он в Нанкине.
– Человек, о котором я думаю, не из благородной семьи.
Когда я качаю головой, Мэйлин говорит:
– Свекровь не узнает. – После паузы она добавляет: – Пожалуйста,
– Привези ее сюда в следующий раз, когда я приеду…
– Так не пойдет. Мы должны пойти к ней. – Прежде чем я успеваю возразить, она вскакивает, открывает шкаф и достает одежду. – Тебе нельзя на улицу в таком виде. Нужно переодеться.
– Ни в коем случае! – восклицаю я, но после того, как она отвергла мою помощь, чувствую, что должна выполнить ее просьбу, чтобы показать, что люблю ее. Вопреки здравому смыслу я сбрасываю с себя платье и натягиваю хлопковые брюки цвета индиго и куртку, которые дает мне Мэйлин. Брюки длиннее, чем те, что на ней, и надежно прикрывают мои белые худые икры.
Остаются три проблемы: мое тщательно накрашенное лицо, что выдает выехавшую из дома благородную даму, высокая прическа, украшенная нефритовыми и золотыми украшениями, и крошечные ножки.
Мэйлин салфеткой стирает с меня крем, пудру, румяна и краску для губ.
– Я не хочу расплетать тебе волосы: мы не успеем снова сделать прическу перед твоим возвращением, – говорит она, а затем обматывает пучок вместе с украшениями шарфом ручной работы и завязывает концы сзади на шее. Мы стоим вместе и смотримся в зеркало. Простые изменения делают нас похожими на сестер, и меня поражает, что о положении женщины в обществе свидетельствуют лишь слой краски и хитроумно уложенные волосы. Ну, и ноги.
– Сядь, – приказывает Мэйлин.
Я послушно сажусь, а она роется в ящиках и шкафах, после чего возвращается с чистыми тряпками и парой сапог. Она набивает ткань в носок одного из сапог. Я сую внутрь ножку в шелковой туфельке. Мэйлин нажимает на носок большим пальцем, смотрит на меня и говорит:
– Здесь еще слишком много места.
Я вынимаю ногу, и она добавляет еще тряпок. На этот раз сапог мне впору. Мы повторяем тот же трюк с другой ногой. Я сижу, упираясь пятками в пол, пальцы ног направлены к потолку.
Ступни выглядят огромными.
– Попробуй встать, – просит Мэйлин, – и пройди несколько шагов.
Пошатываясь, я поднимаюсь, и меня охватывает паника.
– Мы не должны этого делать. Если кто-то узнает…
– Никто не узнает!
Она держит меня за локоть, пока мы спускаемся по лестнице и, через заднюю дверь покинув дом, оказываемся в переулке. Сапоги, которые кажутся огромными и тяжелыми, как якоря, делают мою походку неловкой. Я всякий раз высоко задираю ногу, а затем резко опускаю ее. Мэйлин от природы ходит быстрее, чем я, и она тянет меня, пытаясь придать мне скорости.
Мы поворачиваем за угол, выходим на оживленную дорогу, огибающую канал, и идем мимо лавочек, где покупатели торгуются и договариваются. В чайной под открытым небом я замечаю двух мужчин, спорящих о философии. Мэйлин обнимает меня за талию, прижимая к себе. Другой рукой она машет перед собой, чтобы другие пешеходы, двигающиеся навстречу, не подходили слишком близко и не натыкались на нас.
– Давай вернемся, – бормочу я. – Это ошибка!
Она пропускает мои слова мимо ушей.
– Я говорила тебе, что мы
– Работает на заводе?
– Я тоже работаю, – парирует она. – Маковка, твоя кухарка и все остальные слуги в твоем доме тоже работают.
Она права, но от этого ничуть не легче. Если меня поймают…
Мы бредем куда-то, кажется, целую вечность, хорошо хоть широкие подошвы сапог Мэйлин вполне меня поддерживают. Мы поворачиваем за угол и направляемся в сторону от канала. Меня окружает мир, который Мэйлин описывала мне в детстве. Яркие краски. В витринах выставлены товары: куски шелка и парчи, фрукты, блестящие в корзинах, красное, влажное мясо манит мух. Все это прекрасно и удручающе одновременно. Витрины магазинов постепенно сменяются на ряды домов, жмущихся друг к дружке так, что между ними нет ни единого зазора. Затем дома уступают место фабрикам, где изготавливают корзины и многое другое, где обрабатывают и прядут шелк. Я дергаюсь всякий раз, когда слышу тяжелый стук из кузницы, а звук перемалываемого зерна действует мне на нервы.
Мы доходим до ворот, Мэйлин дергает за колокольчик, и дверь открывает пожилая женщина. Увидев Мэйлин, она сияет.
– Молодая повитуха! Добро пожаловать!
– Рада тебя видеть, Иволга. Я привела кое-кого помочь тебе!
Женщина жестом приглашает нас войти. Уму непостижимо! Я оказываюсь на кирпичном заводе. Иволга отводит нас в тенистое место под навесом и предлагает присесть на несколько опрокинутых ящиков. Она наливает чай, отходит в сторону, как полагается служанке, а затем стоит, опустив голову и сложив руки.
– Пожалуйста, садись, – говорит Мэйлин.
Когда Иволга колеблется, я добавляю:
– Я не смогу осмотреть тебя, если ты так и будешь стоять поодаль.
Женщина подтаскивает еще один ящик и присоединяется к нам. Пока Мэйлин перекидывается с ней словами, я пользуюсь возможностью начать Четыре проверки. Кожа женщины обветрилась под воздействием солнца и жара от печи, устроенной здесь же, во дворе. И это неудивительно. Но я замечаю бледность, скрывающуюся под загаром. Руки у нее грубые, натруженные, с бугристыми суставами. Она худа до неприличия. Ее тело выглядит так, словно поглощает само себя, превращаясь в высохшую плоть на костях. Она носит странные соломенные низкие сандалии, торчащие из них ноги коричневые не только от солнца, но и от здешней грязи и пыли. Ногти длинные и грязные. Толстые мозоли окаймляют большие пальцы и пятки. Зрелище настолько неприятное, что я перевожу взгляд на лицо женщины. По моим прикидкам, Иволге идет шестой десяток. Пахнет от нее так же, как и от носильщиков. Это запах тяжелой работы и чеснока. Теперь я спрашиваю:
– Сколько тебе лет?
– Мне тридцать восемь, – отвечает Иволга.
Бабушка и дедушка научили меня никогда не показывать своего удивления, когда пациент сообщает что-то необычное.
– Значит, у тебя все еще приходят ежемесячные лунные воды.
Иволга вопросительно смотрит на Мэйлин.
– Проблема не в том, что их нет, – объясняет Мэйлин. – А в том, что они никогда не прекращаются.
– Когда и как это началось? – спрашиваю я.
– Однажды, когда у меня были лунные воды, муж уехал на целый день в город, и мне пришлось самой таскать кирпичи. Я закончила только после наступления темноты. В течение трех месяцев у меня не прекращалось истечение вод. И с той поры они то и дело подтекают. Так уже три года.