Близнецы-соперники

Ладлэм Роберт

– Мне просто очень повезло в жизни. В юном возрасте мне представилась возможность получить образование в общине доброго, хотя и малоизвестного религиозного братства.

– Вам и впрямь повезло!

– Мои родители были не из богатых, но они верно служили своей церкви. Способами, которых я сегодня не понимаю.

Молодой греческий магнат явно вкладывал в свои слова какой-то дополнительный смысл, но Фонтин не мог понять какой.

– Пути благодарности, как и пути Господни, неисповедимы, – сказал, улыбаясь, Виктор. – У вас блестящая репутация. Вы оправдываете усилия тех, кто вам

помогал.

– Теодор – мое первое имя, мистер Фонтин. Полностью меня зовут Теодор Аннаксас Дакакос. В годы учения меня называли Аннаксас-младший. Это вам ни о чем не говорит?

– В каком смысле?

– То, что мое второе имя – Аннаксас.

– Знаете, за многие годы я имел дело с сотнями ваших соплеменников. Но не помню, чтобы я был знаком с кем-то по имени Аннаксас.

Грек некоторое время молчал. Потом тихо произнес:

– Я вам верю.

Наконец третий случай был самый невероятный, он вернул настолько зримые воспоминания о расстреле в Кампо-ди-Фьори, что Фонтин не на шутку разволновался. Это произошло всего десять дней назад в Лос-Анджелесе. Он остановился в отеле «Беверли-Хиллз», прибыв на конференцию, организованную двумя компаниями, которые намеревались объединиться. Его вызвали для консультаций по некоторым спорным вопросам. Задача была невыполнима.

Потому-то он и грелся на солнышке днем, вместо того чтобы сидеть в конференц-зале отеля, выслушивая доводы адвокатов, которые пытались обосновать претензии своих клиентов. Он потягивал кампари за столиком около бассейна под открытым небом и не уставал поражаться обилию импозантных людей, которым явно не нужно было беспокоиться о хлебе насущном.

– Guten Tag, mein Herr. [14]

Говорившей было лет пятьдесят – возраст, который обеспеченные дамы легко могут скрыть с помощью косметики. Среднего роста, хорошо сложена, перемежающиеся светлые и темные пряди. Белые брюки и голубая блузка. На глазах темные очки в серебряной оправе. Немецкий явно был ее родным, а не выученным языком. Он ответил ей на своем правильном, куда менее естественном немецком и неловко поднялся.

14

Добрый день (нем.).

– Добрый день. Мы знакомы? Извините, но я вас не припоминаю.

– Пожалуйста, садитесь. Вам трудно стоять. Я знаю.

– Да? Значит, мы встречались.

Женщина села напротив. Она продолжала по-английски:

– Да. Но у вас тогда было много других забот. Вы тогда были солдатом.

– Это было во время войны?

– Вы летели из Мюнхена в Мюльгейм. И там в самолете была шлюха, вывезенная из концлагеря. Ее сопровождали три вермахтских скота. Скоты худшие, чем она, – так я себя успокаиваю.

– Боже мой! – изумился Фонтин. – Да вы же были тогда совсем девочка! Что же с вами случилось?

Она рассказала ему свою историю. Ее забрали бойцы французского Сопротивления в лагерь для перемещенных лиц к юго-западу от Монбельяра. Там в течение нескольких месяцев она прожила в сплошных муках, которые, по ее словам, не поддаются

описанию, – у нее началась «ломка». Много раз она пыталась покончить с собой, но у французов были иные планы относительно нее. Они полагали, что, когда действие наркотиков пройдет, ее ожившие воспоминания подвигнут ее к согласию стать их тайным агентом.

– Конечно, они были правы, – сказала женщина за столиком на патио отеля «Беверли-Хиллз». – Они следили за мной день и ночь, мужчины и женщины. Мужчинам это даже доставляло удовольствие – французы никогда не упускают случая, не правда ли?

– Вы пережили войну, – сказал Фонтин, пропуская ее намек мимо ушей.

– С пригоршней французских наград: Военный крест, орден Почетного легиона, орден «Легион Сопротивления».

– И стали кинозвездой, а я, дурак, вас не узнал, – продолжил Фонтин с улыбкой.

– Увы, нет. Хотя у меня было немало возможностей сблизиться со многими влиятельными людьми в кинематографе.

– Боюсь, я не совсем понимаю.

– Я стала – и признаюсь, рискуя показаться нескромной, – до сих пор остаюсь самой преуспевающей «мадам» Южной Франции. Один только Каннский кинофестиваль обеспечивает мне достаточный доход для очень безбедного существования. – Теперь настала ее очередь улыбнуться.

«Хорошая улыбка, – подумал Фонтин. – Искренняя, живая».

– Ну что ж, рад за вас. Я в достаточной мере итальянец, чтобы считать вашу профессию вполне почтенной.

– Не сомневаюсь. Я здесь охочусь за новыми талантами. Мне доставило бы огромное удовольствие выполнить любое ваше пожелание. Здесь поблизости мои девочки.

– Нет, благодарю вас. Вы очень любезны, но я уже не тот, каким был когда-то.

– Я считаю, что вы великолепны, – просто сказала она. – И всегда так считала. – Она улыбнулась. – Ну, мне пора. Я вас узнала, и мне просто захотелось с вами поболтать. Вот и все. – Она поднялась из-за стола и протянула руку. – Не надо вставать.

Ее рукопожатие было твердым.

– Мне было приятно – и утешительно – снова вас увидеть, – сказал он.

Она посмотрела ему прямо в глаза и тихо произнесла:

– Я была в Цюрихе несколько месяцев назад. Меня нашли через человека по имени Любок. Он чех. Педик-«королевка», как мне сказали. Он тогда тоже был в том самолете, верно?

– Да. Исключительного мужества человек, я бы сказал. По моим оценкам – король. – Виктор был настолько ошарашен, что ответил почти машинально, не подумав. Он не вспоминал о Любоке уже много лет.

– Да, я помню. Он всех нас тогда спас. Но его раскололи.

– Раскололи? Боже, если он жив, то ему столько же лет, сколько и мне, а то и больше. Семьдесят или за семьдесят. Кому нужны такие старики? О чем вы?

– Их интересовал человек по имени Витторио Фонтини-Кристи, сын Савароне.

– Вы говорите ерунду. Но эту ерунду я еще могу понять, хотя и не понимаю, какое это может иметь отношение к вам. Или к Любоку.

– Я и сама знаю не больше. И не хочу знать. Ко мне в гостиницу в Цюрихе пришел человек и стал задавать вопросы о вас. Естественно, я не могла на них ответить. Вы были только сотрудником разведки союзников, спасшим жизнь шлюхе. Но ему был также известен и Антон Любок.