Близнецы-соперники
Шрифт:
– О нем – да. О том, что он убит, – нет. Почему я должен об этом знать?
– «Зоркий корпус»! У него же был рапорт на «Зоркий корпус»! Рапорт находился в его атташе-кейсе. Кейс выкрали из машины.
– Ты что, совсем спятил? – Майор говорил спокойно. – Ты можешь нас не любить. Ты можешь думать о нас что угодно, но мы же не дураки! Убить человека, имеющего к нам хотя бы отдаленное отношение, – значит навлечь на себя сотни ищеек из Генеральной инспекции! Есть варианты и получше. Убийство – это, конечно, хороший способ. Но зачем же использовать его во вред себе?
Эдриен
– Более отвратительного заявления мне еще не приходилось слышать!
– Что именно?
– Что убийство – это хороший способ. Ты ведь так выразился?
– Конечно. Это же правда. Я ответил на твой вопрос?
– Да, – тихо проговорил Эдриен. – Мы вернемся… к временам до Сан-Франциско. Но очень ненадолго. Запомни. Пока все это не закончится.
– Отлично… Тебе надо привести в порядок свои дела, прежде чем мы отправимся в путь. И мне тоже. Скажем, недели тебе хватит?
– Да. Неделя, считая с завтрашнего дня.
– Я собираюсь лететь шестичасовым рейсом в Вашингтон. Отправимся вместе?
– Нет. У меня встреча в городе. Я возьму какую-нибудь машину здесь.
– Знаешь, это даже смешно, – сказал Эндрю, качая головой, словно то, что он собирался сказать, было совсем не смешно. – Я ведь даже не знаю твоего телефона. И адреса твоей гостиницы.
– «Дистрикт-Тауэрс». На Небраска-авеню.
– Так, «Дистрикт-Тауэрс». Хорошо. Значит, через неделю начиная с завтрашнего дня. Я закажу нам билеты. Прямой рейс до Милана. У тебя паспорт не просрочен?
– Думаю, нет. Он в гостинице. Я проверю.
– Хорошо. Я позвоню. Встретимся через неделю. – Эндрю потянулся к дверце. – Кстати, а что с повесткой?
– Ты же знаешь. Она не выписана.
Майор усмехнулся и сел в машину.
– Все равно ничего бы не вышло.
Они сидели за столиком уличного кафе «Сент-Мориц» на Южной Сентрал-парк-стрит. Они обожали людные места. У них была такая игра: выбирать пешеходов в толпе и придумывать им биографии.
Сейчас они были заняты другим. Эдриен решил, что просьба отца никому ничего не рассказывать о поезде из Салоник не касается Барбары. Его решение основывалось на убеждении, что, окажись Барбара на его месте, она бы ему все рассказала. Не мог же он уехать из страны на месяц или два, ничего ей не объяснив? Она заслуживает лучшего отношения.
– Вот и все, что мы имеем. Религиозные документы полуторатысячелетней давности, арамейский свиток, из-за которого британское правительство едва не потеряло голову в самый разгар европейской войны, и исповедь, написанная на пергаменте два тысячелетия назад, причем одному Богу ведомо, что там изложено. Из-за этого ларца пролилось столько крови, что и подумать страшно. Если отец говорит правду, то и эти документы, и этот свиток, и в особенности эта исповедь на пергаменте способны изменить всю историю человечества!
Барбара откинулась на спинку стула, ее карие глаза были устремлены на него. Помолчав, она сказала:
– Все это кажется маловероятным. Ежедневно находятся новые и новые документы. Но история не меняется.
– Ты когда-нибудь слышала
– Конечно! Его добавили в никейский «Символ веры». Это послужило поводом для раскола церкви на западную и восточную. Споры продолжались сотни лет, пока не привели к схизме Фотия [16] в… девятом веке. Так, кажется. Затем последовал раскол 1054 года. На сей раз предметом споров стала непогрешимость папы…
16
Схизма – термин, обозначающий раскол в христианской церкви (разделение церквей); Фотий (ок. 810 или 820–890 гг.) – константинопольский патриарх в 858–867, 877–886 гг. Способствовал распространению влияния византийской церкви в Болгарии, Моравии, на Руси, что привело к конфликту с папством.
– Да откуда ты все знаешь?
Барбара засмеялась:
– Это же моя область. Ты забыл? Во всяком случае, поведенческие аспекты.
– Но ты же сказала: девятый век. А мой отец говорил, пятнадцать веков назад…
– Раннехристианская история очень запутана. С первого по седьмой век состоялось так много вселенских соборов, так много решений то принималось, то отменялось, столько было споров относительно того или иного догмата, что теперь почти невозможно разложить все это по полочкам. Эти рукописи имеют отношение к филиокве? В них что, содержится опровержение догмата?
Эдриен замер со стаканом в руке.
– Да. Так сказал отец. Он использовал именно эти слова. Опровержение филиокве.
– Их не существует.
– Что?
– Они были уничтожены – торжественно преданы огню, по-моему, в Стамбуле, в мечети Святой Софии в самом начале Второй мировой войны. Есть документы, есть, если не ошибаюсь, очевидцы. Даже обуглившиеся останки, подлинность которых подтверждена спектрохимическим анализом.
Эдриен смотрел на нее. Это какая-то чудовищная ошибка. Слишком просто! Подозрительно просто.
– Откуда ты это знаешь?
– Откуда? Ты хочешь знать, где именно я все это прочитала?
– Да.
Барбара склонилась к нему, задумчиво вертя бокал и хмурясь.
– Это не совсем по моему профилю, но я, конечно, найду. Дело было несколько лет назад. Я очень хорошо помню, что это заявление произвело сенсацию.
– Сделай мне одолжение, – сказал он торопливо. – Когда вернешься, постарайся найти все, что можно. Это же просто ерунда какая-то! Мой отец бы знал.
– Почему? Это сугубо научная проблема.
– Все равно это какая-то ерунда…
– Кстати, вернемся в Бостон, – перебила она его. – Моя секретарша сообщила, что мне дважды звонил какой-то человек. Он разыскивает тебя. Некто Дакакос.
– Дакакос?
– Да. Теодор Дакакос. Он сказал, что дело неотложное.
– И что ты сказала секретарше?
– Что передам тебе. Я записала его номер. Но мне не хотелось тебе говорить. Зачем тебе эти истерические звонки из Вашингтона? У тебя и так голова забита другими делами.
– Он не из Вашингтона.