Блокада. Книга 3
Шрифт:
— Как следует понимать ваши слова, товарищ Папченко? — резко спросил Васнецов. — Что значит «ведет бой»? Доложите обстановку точнее.
— По нашим данным, Урицк… — начал Папченко.
Но Васнецов прервал его:
— Хотите сказать: захвачен противником? Это Военному совету уже известно.
— Не вполне так, товарищ дивизионный комиссар, — возразил Папченко. — Несколько наших групп ведут бои в самом городе. Уверен, что они прорвутся.
— Куда «прорвутся»?! — с яростью в голосе воскликнул Васнецов. — Назад к Ленинграду?
Папченко ничего не ответил. На его покрытом копотью лбу выступили капли пота. Он снял
«Зачем это я? — подумал Васнецов. — Разве криком поможешь?..»
— Товарищ Папченко, — сказал он, заставляя себя говорить спокойно, — вокзал тоже занят немцами?
— Занят, — устало проговорил Папченко, кладя на стол каску, — я сам только что оттуда. Три раза людей в атаку поднимал, хотели станцию отбить — не получилось. Там у немца автоматчиков полно и танки… Пришлось окопаться у переезда возле оврага, может, знаете то место. Малость отдохнут люди, и снова начнем атаковать.
— Насколько мне известно, — сказал Васнецов, — командующий приказал вам отбить Урицк к четырем ноль-ноль, верно? Сейчас, — он посмотрел на часы, приближая их к свету коптилки, — два сорок. Сумеете выполнить приказ?
Папченко помолчал, словно еще раз прикидывая в уме, сколько ему осталось времени, потом устало ответил:
— Нет. Не сумею.
— Но… как же так?! — В голосе Васнецова, помимо его воли, прозвучали не только возмущение, но и растерянность.
— Товарищ член Военного совета, — сказал Папченко, — у меня бойцы вот уже почти сутки не выходят из боя… Я коммунист и чекист. И врать не умею. К полудню, может быть, и выкинем фашистов. А раньше едва ли. Сделаем все, что можем, Меня командующий расстрелять грозил, если не отобью Урицка. Так что жизнь моя у него в залоге.
— Товарищ полковник, — глядя на командира в упор, проговорил Васнецов, — я не знаю, в залоге ли ваша жизнь у командующего, но Кировский район, а значит, и Ленинград у вас в залоге. Положение, товарищ Папченко, отчаянное. Рабочие Путиловского готовятся выйти на баррикады. От вас и ваших бойцов во многом зависит, перекинутся ли бои на улицу Стачек… Я должен скоро вернуться в Смольный. Оттуда поеду на КП Федюнинского: над Пулковскими высотами тоже нависла угроза. Что мне сообщить Военному совету, товарищу Жданову?
— Будем драться, — угрюмо ответил Папченко. — Разрешите отбыть на передний край, товарищ дивизионный комиссар?
— Я пойду с вами, — сказал Васнецов.
— Товарищ член Военного совета, — нахмурился Папченко, — я считаю, что вы не должны без прямой необходимости рисковать жизнью. На переднем крае сейчас простреливается каждый метр.
— Не пугай, товарищ Папченко, не пугай, — усмехнулся Васнецов, — сам понимаю, что страшно, но дело, видишь ли, требует. Что же мне, по-твоему, докладывать Военному совету только о том, что с командиром дивизии поговорил? С тобой Смольный и без моего посредства связаться может. По телефону. — Он помолчал мгновение и с неожиданной горячностью воскликнул: — Людей твоих мне надо видеть! Тех, кто сейчас за Урицк бой ведет. Иначе какой же я комиссар, да еще дивизионный!.. А теперь разговор окончен. Пошли.
Папченко неуверенно повел плечами, потом резко повернулся к спящим бойцам и громко скомандовал:
— Связные, подъем!
12
Все попытки Федора Васильевича Валицкого вернуться в свою ополченскую дивизию закончились безрезультатно.
Еще в начале августа он, уверенный, что рано или поздно попадет на фронт, уговорил свою жену Марию Антоновну эвакуироваться — уехать в Куйбышев.
Точнее, Федор Васильевич заставил ее уехать. Другого выхода он не видел. После выписки из госпиталя Мария Антоновна была очень слаба, рана на бедре то и дело открывалась, кровоточила. Врач сказал, что всему причиной возраст, постоянное нервное напряжение и что ей следует или снова лечь на длительное время в больницу, или — что лучше — уехать из Ленинграда в тыл.
Мария Антоновна умоляла мужа разрешить ей остаться, продолжать лечение дома или, на худой конец, вернуться в больницу.
Федор Васильевич, презрев обиду, отыскал своего старого друга доктора Осьминина — тот был теперь главным врачом одного из госпиталей где-то на Выборгской. Осьминин приехал, осмотрел Марию Антоновну, потом заперся с Валицким в его кабинете.
— Вот что, Федор, — сказал он решительно, — ты не дури. Обеспечить послеоперационный уход в домашних условиях сейчас невозможно. Марию Антоновну надо немедленно отправить из Ленинграда. Питание становится с каждым днем все хуже, в таких условиях заживление ран, в особенности у пожилых людей, тянется месяцами.
— А если… снова в больницу? — робко спросил Валицкий.
— Во-первых, — ответил Осьминин, — там теперь тоже плохо кормят. И, кроме того, ни одна больница не застрахована от прямого попадания бомбы или снаряда. В мой госпиталь шарахнуло уже два. В этих условиях оставлять Марию Антоновну здесь — преступление. Да и я на твоем месте уехал бы с ней.
— Однако на своем месте ты пошел в ополчение, а теперь состоишь на военной службе, — угрюмо заметил Валицкий.
— Верно, — согласился Осьминин, — но в ополчении был и ты. А на военной службе меня держат потому, что я врач. Так что дело тут не в моем личном героизме, а в требованиях военного времени. Уехав вместе с Марией Антоновной, ты смог бы обеспечить ей и необходимый уход и лечение.
— Я не могу уехать, — упрямо возразил Валицкий. — Со дня на день жду вызова в свою часть.
Осьминин с сомнением покачал головой, однако, зная характер друга, больше не стал убеждать его уехать.
— Ну, тогда тем более жену следует эвакуировать, — сказал он. — Что ж ты хочешь, оставить ее одну, больную, в Ленинграде?
В словах Осьминина была железная логика, и Валицкий не нашелся что возразить.
— Где Анатолий? — спросил Осьминин.
— На фронте, служит в инженерных войсках, — поспешно ответил Валицкий.
Осьминин не знал, что все, что касалось сына, Валицкий воспринимал особенно болезненно.
— Пишет? — спросил Осьминин.
— Получил два письма. Ты бы черкнул Толе. Я дам тебе номер его полевой почты.
Последние слова Валицкий произнес несвойственным ему просительным тоном: Федору Васильевичу казалось, что получить такое письмо сыну будет особенно приятно. Он поспешно написал на листке бумаги номер полевой почты Анатолия и вложил Осьминину в нагрудный карман гимнастерки.
Сам он писал теперь Анатолию письма, полные таких слов любви, которые раньше никогда не мог бы заставить себя ни написать, ни произнести вслух. То, что Анатолий лишь два раза ответил ему, Валицкий объяснял тяжелыми фронтовыми условиями, тем, что сыну, наверное, не до писем.