Блокада. Запах смерти
Шрифт:
– Чуть позже и займемся. После того как пайку свою вывезем.
– А куда повезем? – поинтересовался немаловажным моментом Федуля.
– Придется где-нибудь неподалеку прятать, иначе спалят на перевозке, – задумчиво произнес Нецецкий.
После возвращения в деревню первым, что поразило Николку, были яловые сапоги, лежащие на столе в хате. В голове всплыл нежный образ юной горожанки, но охватившая его поначалу радость сменилась грустью несостоявшейся встречи.
– Хорошая девочка, сдержала свое слово. – Баба Фрося, искоса наблюдая за внуком,
Сапоги оказались впору, и Николка из них теперь не вылезал, словно сросся с этой важной для себя вещью. Дни потекли в привычном ритме, принимая во внимание близость фронта. Старая женщина добрала на огороде последние овощи, которых за время их отсутствия заметно поубавилось, но сделанный в городе приличный запас экзотического мяса давал бабушке какое-то успокоение. Приведя хозяйство в порядок, она вместе с внуком отправилась в церковку.
Церковь оказалась закрытой, а отца Амвросия они обнаружили лежащим во флигельке – совсем ослабевшего. С первого взгляда стало ясно, что батюшка истощал и занемог от длительного недоедания. Его проведывали сторож и несколько бабушек, но ни у того, ни у других не было ничего, кроме доброго и уважительного к нему отношения. А чтобы поддержать священника телесно, нужна была еда. Ефросинья, оставив Николку с батюшкой, побежала домой и, открыв банку с только что закатанным слоновьим мясом, сварила настоящие мясные щи. Отец Амвросий на удивление быстро пошел на поправку, на третий день усиленного питания уже стал на ноги и отслужил первый молебен. Узнав, какому случаю он обязан своим выздоровлением, батюшка сильно удивился, но потом принял это как Божий промысел и вознес благодарственную молитву. Но не менее он был благодарен Николке с его бабушкой, которых с того момента стал называть своими ангелами-спасителями.
Однажды, вернувшись со службы, Николка, видя, как хлопочет баба Фрося, готовя еду на них с батюшкой, стал смеяться.
– Ты чего это? – удивилась старушка.
– Собирайся, переезжаем к Амвросию, – неожиданно заявил внук.
– Да ты чего, ополоумел? – только и смогла произнести Ефросинья.
– А ты не знала? – опять засмеялся Николка. – Все знают, что я дурак, только ты сейчас поняла.
– Все погибнем, не переживем зимы, – заохала Ефросинья.
– Эх ты, старушка-дремушка… – как-то жалобно произнес Николка и, заплакав, обнял старую женщину.
Отец Амвросий, узнав о Николкином решении, совершенно растерялся и начал категорично отказываться.
– Ты, Амвроська, смирись, за нас Господь все давно решил, – неожиданно жестко ответил ему Николка. А спустя мгновение, смягчив тон, добавил: – Не от того умереть страшно, чего мы боимся, а от того, что страх потерять можем перед судом Божьим.
Больше батюшка не возражал, и бабушка с внуком переехали в церковный флигилек, перенеся небольшие продуктовые запасы и другие нехитрые пожитки.
Цыган довольно быстро сторговался с хозяевами небольшого, но в хорошем состоянии дома, уезжающими к родственникам в город, подальше от линии фронта, которая уже располагалась в нескольких километрах от деревни. Канонада и выстрелы дальнобойной артиллерии создавали здесь впечатление проживания на передовой. Оставшиеся дома занимали военнослужащие, обозные и медицинские службы. Единственным неудобством близкого соседства с фронтом были ночные патрули и посты, преодолеть которые в комендантский час было крайне тяжело. Однако Ваньку Зарецкого это не очень волновало, так как по его подложным документам он имел право беспрепятственного передвижения.
Обосновавшись на новом месте, Цыган стал обдумывать план дальнейших действий, но мысли снова и снова возвращались к Анастасии. Он все больше убеждался, что чувства к девушке у него самые что ни есть настоящие.
От прежнего хозяина дома Ванька узнал нехитрую историю деревни последних месяцев. О том, где находится церковь, и что священник голодает, о юродивом парне и бабке, живущих на окраине, которых недавно забирало НКВД за обнаруженные в их домике вещи, украденные у ленинградской оперной знаменитости. Цыган догадался, что прямым образом связан с этой историей, так как деревенские жители, видимо, подобрали выброшенные им вещи Христофорова. Чтобы хоть как отвлечься от мыслей об Анастасии, Ванька решил посмотреть на странную парочку и отправился в церковь.
Служба подходила к концу. Единственным мужчиной среди верующих был лет двадцати пяти парень, бормотавший что-то себе под нос вне общего ритма службы. В церковке горели пара свечек у образов да несколько лампад.
Странный парень, перестав бормотать обратил внимание на незнакомого мужчину и негромко, почти шепотом произнес:
– Ты, божий человек, хотя и не крестишься в церкви.
– Да мне незападло, – улыбнулся Ванька, трижды осенив себя крестным знамением – православный все же.
– Вы новый человек в нашей церкви, – приблизилась пожилая женщина.
– Переехал в деревню и решил осмотреться, – кивнул ей Иван.
– Вот и хорошо, что с церкви начали знакомство, – приветливо сказал, подходя к ним, священник.
– А как вас величать? – поинтересовалась старушка.
– Иван.
– Отец Амвросий, Николай, а я баба Фрося, – представила всех старая женщина.
– Пойдем с нами чай пить, – неожиданно пригласил Николка.
В церковном флигельке из трех небольших комнат было так же бедно, как в церкви. Единственное, что бросилось в глаза Ивану, это чистота да многочисленные иконы. Баба Фрося завела самовар, поставила на стол блюдце с черными сухарями и небольшую розетку с вареньем из крыжовника. Затем спросила у Цыгана, наливая ему чай на малиновом корне:
– Вы беженец будете?
– Да в каком-то роде, – вспомнил Ванька про Нецецкого.
– А родители ваши… – продолжала интересоваться бабушка.
– Я сирота, – быстро ответил, не дожидаясь окончания ее вопроса, Ванька.
– И я сиротка, – подал голос Николка.
Постепенно они разговорились. Иван узнал о судьбе Николки с момента гибели его родителей до недавнего происшествия в Зоологическом саду. Неожиданно для себя он также разоткровенничался, поведав о своем нелегком детстве и скитаниях по государственным учреждениям для малолетних преступников. О взрослой части жизни, конечно, промолчал, а его тактичные собеседники не спросили.