Блокадные новеллы
Шрифт:
…Я пошел по дороге, что вела в село Баевци. Вдруг слышу: «Беги вниз! Вниз живее!» Не знаю, кто кричал, но благодаря этому я спасся, иначе бы очутился в местности Ралчова Локва, где сновали турки.
Я спустился и, перейдя поле, двинулся в село Стомонеци. Неприятельские пули свистели все реже, и постепенно стрельба совсем прекратилась. В Стомонеци был отряд донских казаков. Я подошел к ним. Один казак дал мне хлеба и мяса и велел, чтобы я бежал в Габрово. Я вышел из шоссе у села Червен Бряг. Что тут творилось! Много- много русских войск вдоль шоссе, но еще больше солдат наступало из Габрова. Разбушевавшееся море беженцев: мужчины, женщины, дети… Здесь я встретил свою мать. Она, рыдая,
После полудня, около трех часов, возвратились вместе с русскими войсками в Зеленое Дерево. Языки пламени еще вырывались из развалин сгоревших домов. Всюду обгорелые балки, обломки камней. Вой собак, плач испуганных детей, причитания женщин при виде разоренных и ограбленных очагов. И самое бесчувственное сердце зарыдало бы и запомнило навечно эту кровавую, душераздирающую картину.
Известно, что прежде чем турки окопались на Малуше, в северную Болгарию прибыло из Фракии много беженцев.
Вместе с беженцами приехала в Зеленое Дерево и одна семья из села Шипка. Она расположилась в доме убитого турками родственника. Главой этой семьи был Боню Шипченин, высокий, плечистый, широкогрудый человек с русыми закрученными усами.
Турки налетели неожиданно — лишь немногие жители смогли убежать, а большинство турки убили в их домах. Среди тех, кто не успел скрыться, был и Боню с семьей.
К счастью, под рукой у Боню оказалось ружье. Он смело сказал жене: «Ничего не бойся, только патроны мне подавай, чтобы не задерживать стрельбу».
Как только показывались на дороге турки, этот неустрашимый юнак стрелял по ним попеременно из трех окон дома. Турки были вынуждены вернуться назад и двинуться по верхней дороге, что над селом. Боню застрелил двоих турок.
Когда русские войска прогнали из села турок, Боню со всем семейством вышел им навстречу. За геройство русские наградили Боню несколькими рублями.
VII
При встречах с потомками ополченцев меня не покидало чувство огорчения, что я неимоверно опоздал: память людей утратила многие подробности, детали, черты того времени. А ведь еще в 1953 году, когда я учился в Болгарии, я увидел на широкой трибуне мавзолея в Софии в торжественный день 9 Сентября подтянутых стариков в форме ополченцев. Орлиный взгляд, пышные седые усы… С глубоким почтением относились к ним и те, кто проходил перед трибуной, и те, кто приветствовал с трибуны демонстрантов.
…Земледелец-кооператор Никола Турсунов. Пятидесятичетырехлетннй внук ополченца, с лицом словно вытесанным из крепкого древесного корня, с кулаками как булыжники. О своём деде он мало что помнит. «Дед мой, так же как и я, прозывался Никола Турсунов. Был он садовником в Плоешти. Как там стало создаваться ополчение, он вступил в 4-ю дружину… — Никола задумывается, стараясь вызвать из глубины памяти еще что-либо. — Бабка мне говорила, что во время боев на Шипке она и ее односельчанки воду на ослах возили бойцам». Никола замолкает, и в его светлых глазах, обращенных ко мне, читается: «Ну, что еще! Все, что знал, — сказал…» Встаю, протягиваю руку, но Никола неожиданно оживляется: «Пошли ко мне (наша беседа проходила в сельсовете), портрет деда вам покажу».
…Любопытные домочадцы — от мала до велика — собрались возле портрета ополченца, наперебой объясняя мне: «Это наш дед», «Это наш прадед». С портрета смотрел Никола Турсунов-старший, с крестами на груди. Никола пригласил нас за стол. Но мы спешили и вынуждены были отказаться. «Добре, — сказал
Как удивительна была эта музыка в маленьком балканском селе, закрытом от мира нависшими горными грядами и плотной стеной голых и влажных от тающего снега деревьев. Звуки вырывались из флейты, вспархивали, как птицы, с крыльца и, смешиваясь со щебетом воробьев на дороге, со звоном капели, падающей с крыш, с перестуком ослиных копытцев по обнаженным камням, создавали чудесную музыку природы… Никола уже перестал играть, а я все стоял в молчании. Зачем он вдруг достал свою флейту? И я понял с благодарной отчетливостью: а ведь потому, что в звуках флейты весь он сам, со своими мыслями и душой, глубокий и ясный, такой, каким он хотел остаться в нашей памяти.
VIII
Село Борика. Крутая обледенелая каменистая дорога, терновник карабкается по склонам. Само село расположилось над причудливо изрезанным оврагом, целиком открывающимся взгляду… Покосившаяся калитка: черная дворняга заливисто лает, звеня натянувшейся цепью; дом в запустении — чувствуется, что не хлопочет в нем женщина.
А живет в этом доме Христо Петков, человек судьбы необыкновенной.
Поднимаемся к нему по скрипучей лестнице. Бай Христо не ждал гостей. Невысокого роста, щуплый, с худым, изострившимся от старости лицом, он несколько растерян. Смахивает крошки со стола, отодвигает почерневший от копоти кофейник. Мария-Тоска представляет меня. «Русский?»— вспыхивают от волнения красные пятна на щеках Петкова, и он обращается ко мне на чистом русском языке.
…В окружном комитете партии в Габрове мне сказали: «У нас в округе живет Христо Петков — участник Октябрьской революции…» Я познакомился с документами, касающимися жизни Христо Петкова. Запомнились фразы из автобиографии: «Старость приходит, когда сердце остывает, а мое — горячее…», «Я боролся, чтобы восторжествовал коммунизм…»
…Несколько раз мы прерывали беседу с баем Христо: волнение душило его, на глазах выступали слезы.
У его отца, бедного крестьянина, были родственники в южной России, и одиннадцатилетнего Христо отправили к ним — учиться ремеслу.
Гражданская война застает его, уже молодым человеком, в Екатеринославе. В 1918 году Христо вступает в партию большевиков. Позже он напишет: «Места не мог найти от радости, что среди них». Он создает партийную группу из болгар и становится ее секретарем.
Христо сражается с бандами атамана Григорьева.
«Собрали нас, коммунистов. Приказ зачитали — переправиться через реку, вступить в город Амур. Отряд наш в несколько тысяч человек, рабочие-партийцы. Каждому — по винтовке, а к ней лишь пять патронов. Поддерживают нас два броневика, под их прикрытием наступаем. Сто метров не дошли до станции, как ударили пулеметы из окон. Все равно мы с ходу взяли станцию. Меня и еще семерых бойцов оставили охранять ее. Мое внимание привлекли товарные вагоны поодаль, на запасных путях. Пригляделись, а там кавалеристы, эскадрон григорьевцев… Залп — и солдаты сдались.
Из Екатеринослава паровоз прислали — на платформе мешки с песком, а за мешками пулеметная команда.
Паровоз вперед двинулся, мы — за ним. Вдруг глядим: попятился наш паровоз. Что такое? А то, что навстречу григорьевский бронепоезд. Паровозу куда против него устоять. Да удача вышла: солдаты на бронепоезде в нас, красных революционеров, стрелять отказались… Возле узловой станции Знаменка одержали мы победу над Григорьевым».
Партия посылает Христо в болгарские села южной России — колесят там по жарким шляхам разбойничьи ватаги Махно.