Блудная дочь
Шрифт:
«Кто же его сюда подбросил? И кто рассказал о нем десять лет спустя? Что, черт побери, все это значит?»
Мозг Шепа раскалывался от вопросов и сомнений, но он чувствовал: в руках у него – ключ к разгадке. Еще немного – и самое громкое дело в округе будет раскрыто! Так ли уж важно, в конце концов, кто навел его на след? Доказательството – вот оно!
Шеп положил револьвер на прежнее место, вернулся в машину и позвонил по сотовому судье. Нынешний судья приходился дядюшкой Пегги Сью; лишних вопросов задавать не стал, а сразу дал добро. Ухмыляясь во весь рот, Шеп звякнул напарнику: велел собрать группу
Теперь дело за экспертами, думал он. Проведут баллистическую экспертизу, исследуют отпечатки пальцев – и станет ясно, кто отправил на тот свет Рамона Эстевана!
Ранчо отца почти не изменилось. Только крыша сверкает новенькой черепицей, да ставни выкрашены в веселый зеленый цвет, а десять лет назад, если Шелби не изменяет память, они были желтыми. Но приземистая сторожка, гараж и прочие хозяйственные строения остались такими же, как и много лет назад.
Из дому Шелби поехала прямиком в Куперсвилл. Угрюмый мастер с самокруткой в зубах осмотрел ее ключи, быстро и умело сделал дубликаты, принял плату наличными – все это не поднимая на нее глаз и не произнося почти ни слова. Шелби от всей души надеялась, что он ее не узнал.
Дело было сделано. Однако при одной мысли о возвращении домой Шелби охватывал холодный ужас. Нет, взглянуть в глаза отцу она пока не готова.
Вот почему теперь она стояла у машины и, приложив руку козырьком ко лбу, оглядывала знакомые места, где когда-то испытала величайшее счастье – и величайший позор.
Во рту у нее стало сухо и горько и к горлу подкатила тошнота, когда вспомнилось искаженное похотью лицо Маккаллума, едкая вонь пота и перегара, огромное жаркое мужское тело, она сама, распятая на сиденье отцовской машины.
– Будь он проклят! – пробормотала Шелби.
Этот подонок отнял у нее радость, обратил в тлен первую любовь, едва не убил ее душу. Боже правый, как же она его ненавидит!
Приближался вечер, и тени на асфальте удлинялись. Как-то вдруг потемнело; подняв глаза, Шелби увидела, что солнце спрятало свой лик за тяжелыми грозовыми тучами. Все как тогда.
Она захлопнула дверцу машины и пошла по асфальтированной дорожке к конюшне. На сей раз собачий лай не приветствовал ее появление – да и людей поблизости видно не было, только возле амбара стояли, словно забытые хозяевами, два или три автомобиля. Если бы не пестрые точки в холмах за оградой – острый глаз Шелби различал в них коров и лошадей, – ранчо казалось бы вымершим.
Шелби вошла в конюшню, сняла со стены седло и уздечку и вывела из денника первого же попавшегося коня – жеребца гнедой масти, которого никогда прежде не видела. Никто ее не остановил, да она и не видела нужды перед кем-то отчитываться или спрашивать разрешения. Это ранчо ее отца, и все здесь принадлежит ему – акры сухой земли, мили изгородей, пропеченные солнцем постройки, скот, лошади да, пожалуй, и люди, что здесь работают.
Шелби уже много лет не ездила верхом. Но старые навыки не забываются: привычными
Жеребец шел легкой иноходью, едва касаясь земли. Вспугнутые фазаны и куропатки суматошно выпархивали из-под самых копыт. Коровы, пасущиеся в поле, даже не поднимали тяжелых длиннорогих голов. Один раз Шелби заметила слева группу рабочих – они клеймили телят; ковбои молча проводили ее взглядами и вернулись к своему делу.
Шелби мчалась, как ветер, словно старалась убежать от самой себя. В голове ее билась одна мысль: «У меня есть сестра. Дочь, от которой отец отрекся. И все эти годы скрывал от меня ее существование». Шелби не сомневалась: это не единственный его секрет.
Путь ее лежал к семейному кладбищу, где нашли свой последний приют многие поколения Коулов. Могилы за ржавеющей оградой поразили Шелби своей неухоженностью; одни могильные камни потрескались, другие были повалены и густо оплетены травой. Шелби спешилась, привязала поводья к ограде и, отворив скрипучую калитку, вошла на кладбище. Буйная трава хватала ее за ноги, какие-то колючки царапали бедра и впивались в шорты, словно стражи, бдительно охраняющие покой мертвецов. В новой части кладбища Шелби нашла могилу матери. За ней, казалось, ухаживали – наглый плющ не смел оплетать гранитный памятник с высеченной на нем розой и простыми словами: «Любимая жена и мать».
– Мама, – прошептала Шелби, коснувшись рукой холодного камня.
Много лет она не бывала у Жасмин. И вот наконец пришла – да и то с пустыми руками: ни цветов, ни венка, ни фотографии на память. У нее ничего не осталось от матери. Даже воспоминания о ней были смутны, перемешаны и перепутаны с семейными фотографиями, рассказами, слышанными от Лидии или от отца.
Как же, должно быть, она страдала! Быть женой судьи Коула – тяжкое испытание, но любить его – проклятие.
А где-то в вышине, в густых ветвях, не ведая ни о любви, ни о смерти, заливалась щебетом какая-то птичка.
—Мама, мама, – воскликнула Шелби, – если бы ты знала, как мне тебя не хватает!
Могильного камня Элизабет здесь не было – Шелби развеяла ее прах (точнее, как теперь понимала, неизвестно чей прах) в холмах. Судья Коул отказался увековечить память внучки на семейном кладбище. Тогда Шелби полагала, что он стыдится ее позора; теперь понимала – он не хотел ставить памятник мертвой девочке, ибо знал, что она жива. Слава богу, она жива!
– Я найду тебя, Элизабет! – Что-то сжало Шелби горло, и она повторила дрогнувшим голосом: – Непременно найду.
Распрямив плечи, она твердым шагом вышла из ограды, отвязала жеребца, вскочила в седло и понеслась вверх по склону холма на запад. Прежде чем возвращаться домой, ей хотелось посетить еще одно памятное место. Тучи уже затянули весь небосклон; ветер бил Шелби в лицо, принося с собой запах дождя. Близилась гроза.
Вот и старая хижина. За прошедшие годы она совсем развалилась: из четырех стен осталось две, от крыши – одни воспоминания. Только столетний очаг с трубой стоял гордо и недвижимо, словно не желая сдаваться времени. Шелби пришпорила коня и помчалась дальше, дальше – к тому ручью, на берегу которого они с Нейвом когда-то любили друг друга.