Блудное художество
Шрифт:
А потом она услышала поющий голос.
Тереза не слишком любила пение - вернее, не слишком доверяла ему. Голос мог сорваться, солгать, пропасть, не дотянуться до самых верхних, самых хрустальных нот, а пальцам, знающим правильное обращение с клавишами, все было подвластно. К тому же, новый обитатель дома пел простонародные песни, которые и раньше-то не вызывали у Терезы даже любопытства.
Деваться было некуда - она шила свое кружевце и слушала. Слушала и просыпалась…
В этом высоком и заливистом мужском голосе была та привольная игра со звучанием, та внешняя неправильность размера, то противоречие нотному стану, разбитому на прямоугольнички, что доступны только истинному природному таланту, не знавшему принуждения. Так пела бы душа в раю, не стесненная правилами, кабы не томление о невозможном, пронизывающие эти песни с простой мелодией и несложными словами. Записать их на бумаге - и нет более очарования, а голос записать не на чем - разве что у ангелов в небе такие способы есть.
Тереза положила свое рукоделие мимо корзинки и пошла на голос.
У нее хватило еще ума не врываться в комнату, а, поднявшись по ступеням, встать почти у самой двери. И у нее хватило воображения, чтобы представить: там, за дверью, где звучит дивный голос, не комнатушка жалкая, с постелью, с двумя стульями, а некий просторный и разноцветный мир, некая жизнь, исполненная чувства - печали с блаженством пополам…
Как хорошо было бы любить в этом мире, подумалось ей, как сладко было бы лететь вдвоем, взявшись за руки, ощущая себя ожившим голосом, коему все подвластно…
Но недолго длилось мечтание - певец отворил дверь.
Это был всего лишь человек, поселившийся в комнате, невысокий, худощавый, далеко не красавец, походивший на блудливого приказчика в знакомой лавке, такой же бледный, белобрысый и не разбирающий разницы между девицами - они все для него были хороши.
Стало немного обидно - этот московский житель не имел права владеть таким голосом. Тереза, мало беспокоясь, что он подумает о ней, повернулась и пошла прочь, с каждой ступенью все более удаляясь от мира, в котором можно так петь и так любить.
Путь в этот мир был для нее закрыт навеки. Она не была свободна, она была обречена каждую ночь обнимать человека, который не давал ей более любви, который лишил ее всего, что нужно душе, но бросить его Тереза не могла, как если бы они были повенчаны - на жизнь и на смерть.
Слезы потекли по ее лицу - она возвращалась в прежнее свое отрешенное состояние, иное было для нее невозможно.
Вдруг откуда-то появилась Катиш, заговорила, стала обещать какие-то радости и удовольствия. Тереза отвечала ей кратко: «да, да». Тогда Катиш вдруг принялась ее чем-то пугать, какими-то неизвестными господами, на все способными. Устав слушать слова, понять которые было невозможно, Тереза ушла в спальню.
В этот день была еще неприятность - приехал тот самый господин, Иван Иванович, что был виной Мишелевой болезни. По его приказу Мишеля с Терезой заперли в заброшенном доме, и ночь, проведенная в прохладе, сильно отразилась на состоянии Мишелевой груди и горла. Правда, у этого дела была и другая сторона - Иван Иванович таким странным образом спас графа Ховрина от более серьезных неприятностей, на чем они и помирились. Тереза не хотела видеть этого господина и на несколько дней просто заперлась в спальне. Она и до того почти не выходила из дома.
Мишель куда-то выезжал, был удивительно бодр, и ей показалось было, что жаркое лето поможет ему окрепнуть. На следующий день после явления Ивана Ивановича он привез новые красивые дорожные сундуки.
– Мы возьмем с собой немного, любовь моя. Поедем через Киев. Еще два дня - и в дорогу. Или же три… Вели Катиш уложить сундуки, сама также приготовься. Недостающее купим в пути.
– Катиш поедет с нами?
– спросила Тереза.
– Нет, она останется тут. По дороге мы наймем тебе горничную. Все складывается отлично, любовь моя!
И пошел восторженно перечислять европейские столицы - вплоть до Мадрида…
Тереза ничего не сказала, а только радость Мишеля показалась ей неестественной, как если бы он был пьян. А он и точно захмелел от своих великолепных планов - он хотел ехать в Париж и блистать в свете, он тосковал о крупной карточной игре, о больших деньгах. Он даже обещал Терезе, что она будет принята при дворе - не сразу, конечно, сперва им следует повенчаться, но с венчанием торопиться не следует…
Это было продолжением давешних ночных речей, но странным продолжением - Тереза обнаружила себя перенесенной из области туманних мечтаний любовника в область, где загадочные мужчины заняты таинственными, но приносящими много денег делами. И это ей не нравилось - она чувствовала, что дела Мишеля вряд ли кончатся добром. Она предпочла бы и дальше жить с ним в маленькой комнате и по ночам выслушивать неосуществимые планы.
Катиш, которая после приезда Ивана Ивановича жила в одной с ним комнате, пришла после повторного зова и занялась укладыванием сундуков.
– Мы тоже уедем из Москвы ненадолго, - сказала она, - да вернемся уже знатными господами. Сколько получится - поживу с господином Осиповым, а потом он обещал меня замуж хорошо отдать. Да и не за купца, не за промышленника - а есть и дворянские семьи, где мое приданое ко двору придется.
Тереза ничему не удивлялась - она знала, что бывшая ее помощница смотрит на жизнь весьма трезво. Да и риска не боится - чтобы выйти из крепостного сословия, в чуму добровольно пошла служить сиделкой в бараке. Ее связь с Иваном Ивановичем была очередной ступенькой, которой Катиш не могла миновать в своем пути ввысь, к деньгам и супружеству. А что пришлось встречаться с самыми непотребнями образинами и заучивать слова байковского наречия - так это еще не самое страшное условие будущего благополучия. Слова-то почти русские, а она, желая стать хозяйкой модной лавки, и французский язык освоила - весьма бойко трещала.
Живя уединенно в тихом замоскворецком доме, Тереза не знала городских новостей. Ей никто не рассказал заранее о празднике на Ходынском лугу. За неделю до того праздника, с утра, Мишель сообщил, что уезжает, будет жить в ином месте, сие связано с важнейшими делами, и потом приедет с дорожной каретой, так чтоб Тереза была готова двигаться в путь. Сие весьма удобно - выехать в ночь, чтобы наутро проснуться уже в сорока или пятидесяти верстах от Москвы.
Тереза покорно собралась в дорогу. Она удобно уложила вещи, а драгоценности, кольца и сережки, зашила в платье - так делают все, считается, что это надежно. Однако Мишель в назначенный день не приехал. Она, не раздеваясь, легла на постель. Примерно такого исхода она в глубине души ожидала - слишком много было обещаний. Мишель бросил ее - и она сама в этом виновата, не следовало ехать по его просьбе в далекую деревню, по просьбе, для Терезы равносильной приказу. Не следовало всю свою жизнь посвящать ему - как будто Тереза была в чем-то виновна перед Мишелем. Но он всякий раз умудрялся сказать такие слова, что у нее не было иного пути - только быть с ним, только слушать его, и веря, и не веря… как нет иного пути у матери…
Тереза проснулась незадолго до рассвета. Мишеля не было, и она стала думать - могла ли нарушить его планы вчерашняя вечерняя суматоха, когда кто-то ворвался во двор, завязалась драка, сторожам пришлось стрелять.
Часы шли, Мишель не появлялся. Тереза вышла в гостиную и позвала Катиш. Никто не откликнулся. Очевидно, дом был пуст. И мужчины, и стряпуха, и Катиш - все покинули его впопыхах.
Вся эта суета, озаренная радостным возбуждением, должна была кончиться именно так - одиночеством в пустом доме. И вновь Терезе пришла в голову мысль о потустороннем мире - те, кто не заслужил рая и получил свой ад при жизни, как раз и будут помещены в пустые дома, чтобы, не нуждаясь в пище и одежде, пребывать в полнейшем одиночестве, ища себе мучений в воспоминаниях.