Блудное художество
Шрифт:
– Крепко набубенился, ноги не держат, - сообщил он хозяину.
– Дважды на спуске падал.
– А куда подевался?
– А в Зарядье, к Каиновой зазнобе поплелся.
– Ну, эта с ним управится. Докуда довел?
– До калитки. Там уж не промахнется.
Герасим хмыкнул. Теперь главное было - крепко помолиться Богу, чтобы Архаров наутро забыл, где его ночью носило. Вряд ли ему приятно будет знать, что кто-то видел его в столь непотребном виде…
Архаров же шел целенаправленно и даже одолел доски, положенные от калитки к крыльцу. Мысль у него в голове была из тех, что наутро, если удастся их воссоздать, приводят человека в содрогание. Хотя определенная логика в ней присутствовала - напившись в кабаках и вывалявшись в мокрой глине, Архаров забыл о Варенькиной руке и полагал завершить день соответственно - в постели у Марфы. Не то чтобы он плохо относился к сводне или желал приравнять ее к уличной грязи, а просто предполагаемые амуры с Марфой, бывшие для них обоих вечной темой фривольных шуточек, казались Архарову чем-то еще более нелепо-безумным, чем сладкая наливка после сивухи. Он желал провести себя через сей миниатюрный ад, занимающий пространство одной ночи, взбаламутить себя и покарать за дурость, покарать жестоко… хотя не слишком… хорошо Шварцу, знающему меру справедливости, Архаров же ее никогда, оказывается, не знал, и, рухнув с высоты в пропасть отчаянной обиды, никак не мог придумать себе должного наказания за доверчивость…
Кудлатая Моська, охранявшая и Марфин, и соседский двор, признала его и промолчала. Окна были закрыты на ночь, он постучал в ставень. Инвалид Тетеркин откликнулся не сразу. Сперва он грозно изматерил обер-полицмейстера, потом пригрозил позвать десятских, потом - и вовсе архаровцев.
– Да я сам архаровец, отворяй, смуряк дермошный!
Тогда только Тетеркин признал ночного гостя и засуетился.
Марфа спустилась сверху в нижней юбке, завернувшись в большую шаль, со свечой в руке.
– Ахти мне! Вот не чаяли, не ждали! Заходи, сударь. Прими у него епанчу.
Тетеркин снял с архаровских плеч тяжелую суконную епанчу и повесил в сенях на гвоздь. Марфа оглядела Архарова, отметила измазанные в глине борта кафтана и колени, принюхалась.
– Да ты, сударь, из «Негасимки», что ли, шествуешь?
– Из «Негасимки»… Дай, думаю, загляну… на огонек… Клаварош у тебя?
– Нет, сударь, сегодня у него служба, собрались куда-то в ночь с Ушаковым.
– Эт-то… эт-то прелестно…
– Дай-ка я тебя горячим напою, Николай Петрович, - предложила Марфа.
– Да и уложу. Ступай со мной на кухню, а ты вздуй самовар поскорее!
Большая печь давала столько тепла, что Архаров после странствий по ночной Москве и сидения в сырых подземных кабаках просто ожил.
– А шаль тебе к лицу, - сказал он, хотя перед ним было отнюдь не лицо, а широкая спина Марфы, добывающей заедки из шкафчика.
– Да ты уж не клинья ли под меня подбивать вздумал?
– сразу подхватила она любимую словесную игру.
– Явился заполночь, выпивши для храбрости, небось, и подарок принес?
– А что, Марфа, ты бы меня полюбила?
– пытаясь вести галантную игру, спросил Архаров.
– Без подарка?
– Так я, может, и теперь тебя люблю, почем знать? Да только беда - кабы могла до тебя дотянуться, так, может, и не любила бы.
– Экая ты замысловатая!
– и он расхохотался.
– А я вот к тебе пришел, оскоромиться… принимай, Марфа Ивановна, прибыл…
Тут Марфа поняла, что обер-полицмейстер не шутит.
– Что с тобой, сударь?
– обеспокоенно спросила она.
– Ты садись, я стол накрою.
– Накрывай!
– позволил он. И грузно сел на лавку, широко расставив колени.
– Сударь, да ты сам не свой! С кем воевал-то?
– Выпить не найдется?
– Как не найтись!
– делая вид, будто не замечает крайней степени архаровского опьянения, объявила Марфа.
– Погоди, на стол соберу. Что ж за питье без закуски!
Марфа, при всей своей многопудовости, была легка на ногу - выметнулась за дверь почище иной молодой. Там, в сенях, она схватила за шиворот притаившуюся Наташку - неведомо какую по счету из тех, что постоянно жили у нее в услужении и вводимы были ею в бабье ремесло. Шепотом отдав девчонке несколько приказаний, вернулась и села за стол напротив Архарова.
– Христа ради, ничего не говори!
– велела.
– Сейчас будем пить. Зальешь свое горе вином, а я тебя уложу.
Тут же на столе впридачу к пастиле, пряникам, конфектам и французским бисквитам от знаменитого кондитера Апре явились водочный штоф, бутылки с домашними наливками, нарезанное сало, огурцы, капуста, разнообразные грибы в трех плошках, хлеб. Выставив все это в красивом порядке, Наташка сразу убралась, уковылял и Тетеркин.
Марфа расплескала по стопкам водку.
– Пей, господин обер-полицмейстер. Пей. Легче не станет, но… пей.
– Ты права, - опрокинув в рот стопку и закинув следом два склизких темных грибка, согласился он.
Марфа тут же налила еще. И вторая стопка была исправно опрокинута.
– Закусывай, - сказала она.
Он молча стал жевать хлеб с ломтем сала.
Марфа, так же, молча, глядела на него. Видимо, ждала объяснений. Надо было бы объяснить ей про Демку, но две последние стопки водки как-то странно повлияли на голову - Архаров помнил лишь одно…
– Черт бы вас, баб, всех побрал, - сказал наконец он.
– Суки, бляди, твари, подлые твари…
– Ты пей, пей. Видать, мало еще, сударик, выпил, - преспокойно отвечала Марфа и в третий раз наполнила стопку. Но он не стал, а через стол уставился на нее своим тяжелым неприятным взглядом.
– И ты такова ж. И ты. И ты за деньги под кого угодно ляжешь.
– А и лягу, - согласилась Марфа.
– Что ж плохого? От меня не убудет, а кавалеру - радость.
– Под кого попало, - уточнил он.
– Это уж как Бог пошлет.
– Лишь бы свою шкуру уберечь…
Марфа насторожилась.
– Это не французенка ли под тебя улеглась?
– вмиг сообразив, откуда ветер дует, спросила она.
– Французенка. Гнать их всех из Москвы поганой метлой.
Марфа хмыкнула.
– Налей, - велел Архаров.
На его протянутую к стопке руку легла женская рука.
– Дура твоя французенка, - сказала Марфа.
– Ничего в мужиках не смыслит. Ни шиша. Ладно, сударь мой, выпей за то, чтобы бабы поумнели.
Архаров опустошил третью стопку.
– Хочешь напоить меня в зюзю?
– спросил с неожиданной суровостью.