Блудное художество
Шрифт:
– Хочу тебе правду сказать. А трезвый ты ее не поймешь.
– А… ладно. Наливай.
– Подставляй. И закусывай, Христа ради.
Четвертая стопка не сразу хорошо пошла. Архаров пригубил ее и отставил.
– Ну и в чем же твоя правда?
– А в том, что тебе с самой твоей первой девкой не повезло, не заладилось. Стерва попалась. И ты вздумал, будто нас можно только покупать. За свои деньги получать… - и тут Марфа такое загнула, что Архаров чуть стопку не выронил.
– А ты, сударь…
– Не смей, не твое дело, каков я.
– Не мое - так не мое. Ты пей. Ты еще мало выпил.
– Нет. Теп-перь - в самый раз…
Убедившись, что Архаров съел достаточно жирного, Марфа повела его наверх и доставила в лучшую свою комнату - в розовое гнездышко. Увидев его, Архаров помрачнел - кабы Марфина кровать заговорила, никаких пальцев не хватило бы счесть гостей. Стало быть, ему, Архарову, после всего тут - самое место.
Он и шлепнулся на розовое покрывало - как был, в грязном кафтане. Марфа, опуствшись на корточки, стала его разувать. Потом помогла ему вынуть руки из рукавов и расстегнула камзол.
– Надо же, ты меня на свою постель укладываешь, - бормотал Архаров.
– Ты, Марфа, хитрая баба… хитрая, как черт… Вот ты меня и заполучила… Но проку не выйдет, я сплю уже…
– Да и хрен с тобой, - беззаботно отвечала Марфа, разглядывая пройму кафтана.
– Нешто на Москве кавалеров мало? Не ты один такой ядреный! Ишь, рукав-то чуть не с корнем выдран…
А сама меж тем прислушивалась - и уловила некий скрип.
– Давай-ка ложись, - приказал он.
– Сейчас, сейчас я тебя… любиться с тобой станем…
– Лезь под одеяло, сударь, - велела она и тут же вышла.
Внизу, на пороге кухни, ее ждали Дунька в испытанном своем, надежном, вернее всякого маскарадного «капуцина», сарафане, с душегрейкой внакидку, и Наташка.
– Что стряслось-то?
– обеспокоенно спросила она.
– Чего ты за мной посылала?
– Там у меня наверху наш кавалер ядреный… пьяным-пьянешенек, а все ему неймется…
Дунька так и села на скамью.
– У тебя, наверху?… И пьян?…
– Плохо дело. Поди к нему, - тихо велела Марфа.
– Нет. Не пойду.
– Ступай, дура, ну?!
– Марфа вдруг сделалась грозна, однако ее суровый вид не больно испугал Дуньку.
– А ты мне не приказывай, Марфа Ивановна!
– Да тошно ж ему! С французенкой сцепился, совсем сдурел… Подрался с кем-то, вишь, рукав ему из кафтана выдрали, пришел грязный, как свинья, сколь ни пьет - все ему мало… Дуня, я его таким отродясь не видала! Экая заноза эта французенка, а?… Неужто тебе его не жаль?…
И Марфа попыталась заглянуть Дуньке в глаза. Но безуспешно - шалая девка глядела в пол.
Вдруг она решилась.
– И стерва ж ты, Марфа Ивановна, - тихо сказала Дунька и, развернувшись, побежала по лестнице наверх.
Марфа не обиделась, а словно бы молча согласилась с Дунькиным определением. Даже с некой тайной радостью - она добилась своего. И странной была эта радость.
– Поди… не поскупись… Поди… - шептала Марфа вслед Дуньке.
И скрипнула дверь наверху, и захлопнулась, а она все стояла у подножья лестницы и глядела на ту дверь, все стояла и глядела.
Саша Коробов отпросился у Архарова на два дня, сказал, что посмотрит праздник на Ходынском лугу и потом переночует у приятеля. Так оно и было - он не солгал, да и всей правды не сообщил.
Правда же была такова - Саша встретил бывшего своего однокашника, такого ж бешеного поклонника астрономии, ныне оказавшегося учителем арифметики в Воспитательном доме. Приятель повел его к себе - показать книгу, которую они оба в бытность студентами искали, да нигде не отыскали.
Это был трактат Бернара де Фонтенеля «Разговоры о множестве миров», еще при покойной государыне Елизавете запрещенный, как противный вере и нравственности. Перевел его с французского лет сорок назад еще князь Антиох Кантемир, и он же написал подробные комментарии. Книга даже была издана, причем роскошно, в коричневом кожаном переплете, но примерно двадцать лет назад вышло постановление синода, в котором было ясно сказано: «дабы никто отнюдь ничего писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами несогласном, под жесточайшем за преступление наказанием, не отваживался, а находящуюся бы ныне во многих руках книгу о множестве миров Фонтенеля, переведенную князем Кантемиром, указать везде отобрать и прислать в Синод».
Едва ли не все изданные книжки полетели в печь или были отправлены в размол на бумажную мельницу. Уцелевшие хранились в большой тайне. Потому Саша радостно принял приглашение приятеля и пошел смотреть трактат Фонтенеля. Увидел же не толстый том ученых рассуждений, а юную сестрицу однокашника, которая сидела у окошка и шила ему рубашку.
Саша отнюдь не собирался жениться. Все лекаря ему хором твердили, что при его здоровье супружество противопоказано. Однако девица ему понравилась. И он решил малость приволокнуться - так, в меру, не слишком смущая красавицу и себя самого. Ему не было еще тридцати, до сей поры он ни за кем не махал - голова была занята чересчур высокими материями и службой, - и потому он понятия не имел, с чего бы начать. К счастью, сестрица узнала от соседок, что на Ходынском лугу будет неслыханный праздник, и стала туда проситься.
Родители и брат не хотели пускать - мало ли что случится с молодой девушкой в такой суматохе, пусть даже она пойдет с братом. Тогда Саша вызвался сопровождать - все знали, что он служит секретарем у обер-полицмейстера, можно сказать - сам архаровец, и поверили, что при нем девица будет в безопасности.
Вот они втроем - Саша, приятель Гриша Анучин и его сестрица Грушенька - и отправились на Ходынский луг веселиться. Саша по такому случаю принарядился и новую черную бархатную ленту для косицы купил, а Никодимка ее преизрядным бантом завязал.
Грушенька тоже, кстати, надела лучшее свое платьице и башмачки. Не то чтоб ей так уж хотелось нравиться этому немолодому забавному кавалеру, у которого одни науки на уме, а просто так, ради праздника. Ну, и понравиться тоже - это само собой…
День был солнечный - как нарочно для большого гулянья, знакомый извозчик не заломил цену для почтенного господина - секретаря самого обер-полицмейстера, но ехали медленно - вся Тверская была забита пешим народом. На Ходынский луг шли семьями, а семьи были немалые. Пришлось ехать в объезд.