Блудное художество
Шрифт:
– Пойду обуюсь, - решил он.
– Я чулки твои постирала, сейчас с веревки сниму.
Вот уж чего Архаров точно не помнил - как оказался без чулок.
Он поднялся наверх, надел и застегнул камзол, обулся. Нашел ленточку, которой были схвачены волосы, кое-как стянул их, косицу плести не стал. Наконец распялил на руках кафтан и задумался - где по дороге от «Негасимки» к Марфе удалось отыскать столько светлой глины? С неба она, что ли, сыпалась? Вот так, как сейчас сыплется с кафтана?
Влезши в кафтан, он попросил Марфу хотя бы пройтись поверху влажной тряпкой. Она же наотрез отказалась разводить грязь. Так обер-полицмейстер и поехал домой - словно узкими подземными ходями из Замоскворечья в Кремль лазил.
Из кареты он прежде, чем задернуть занавески, поглядел на Марфу и Наташку, вышедших его проводить к калитке. Рядом с Марфой Наташка показалась ему совсем тоненькой - с Дунькой не сравнить, Дунька-то уродилась пышногрудой. Однако к двадцати годам и Наташка, поди, наживет себе пышности. Особливо коли родит…
Подумав, что такая юная и неопытная мартонка первым делом окажется брюхата, Архаров хмыкнул. Будет, стало быть, бегать по заднему двору на Пречистенке толстенький коротконогий младенец со светлыми вьющимися волосиками… чем плохо?…
Будет кого, поставив меж колен и положив ему руки на плечики, учить уму-разуму, чтобы во всякой драке бился до победного конца… как покойный дед учил…
И угомонится душа, перестанет ждать невозможного. Забыть, забыть, усилием воли - забыть… разве так не бывает, захотел - и забыл?
Бывает.
Но прежде, чем в пречистенском особняке заорет младенец, надобно вбить ума в голову его батюшке. Ибо батюшка сей раскис, как старый лапоть в луже. Вот тоже выдумал - лечиться от хандры по кабакам да дурацкой дракой! Обер-полицмейстер? Мальчишка сопливый…
Архаров ощущал себя лошадью, оседланной и взнузданной кое-как, меж подпругой и брюхом два кулака просунуть можно. Ни всадника понести, ни прыгнуть, нет ощущения подтянутости, нет ощущения строгости сбруи, стало быть, нет готовности к движению. А есть готовность хоть весь день стоять, опустив башку. Надо собираться с духом, надо жить дальше, надо жить иначе, а что, собственно, произошло? Да ничего не произошло. Две ночи подряд с продажными девками провел. И - все. Погулял - будет!
Именно так - две продажные девки, о которых вспоминать решительно незачем.
Переодевшись, он приказал везти себя к Рязанскому подворью.
Архаровцы встретили командира настороженно. Они не знали, с чего он вчера ударился в бега, не знали, где его носило, но Михей Хохлов утром был по делу в «Негасимке», встреча у него там была назначена, и Герасим тихонько рассказал о явлении пертового маза. Когда человек вот этак срывается и на всю ночь уходит колобродить, поди знай, что это его встряхнуло и ошарашило, да не соберется ли он срывать зло на подчиненных.
– Ваша милость, - сказал Тимофей.
– Тут Канзафаров в канцелярии сидит, вас дожидается, еле доплелся. Ранили его на Ходынке.
– С этим - к Матвею. Более никто из наших не пострадал?
– Ваша милость, допросите его, Христа ради. Он такое сказывает, что лучше бы вашей милости послушать, - совершенно не боясь архаровского гнева, посоветовал Тимофей.
Обер-полицмейстер вздохнул и пошел в канцелярию. Теперь следовало заняться чем-то таким, чтобы голова не имела свободного уголка для лишних мыслей.
И это у него получилось.
Когда Степан объявил, что давешний шут из шулерского притона и убийца Абросимова - одно лицо, Архаров едва не подпрыгнул.
– Черт, - сказал он.
– Доподлинно черт! И что Федька?
– Федька за мной драгун прислал, они меня оттуда вынули, а сам так и не появился.
– Арсеньев! Он что же, вчера не появлялся?
– Нет, ваша милость.
– А Коробов?
– В конторе не появлялся, ваша милость.
– И дома я его не приметил. Где там Макарка или Никишка? Пускай кто-то добежит до Пречистенки! Надобно убедиться, что он не возвращался!
Очень недовольный сам собой, Архаров распорядился, чтобы Канзафарова отвезли домой в полицейском экипаже - нечего москвичам таращиться на раненого архаровца. И пошел в кабинет, страстно желая заняться наконец делом, а не пережевывать, как корова на лугу, умственную жвачку отзвучавших слов… да и вообще он желал бы раз и навсегда забыть все лишнее!…
У дверей кабинета его ждал Яшка-Скес.
– Ваша милость, опять она со словом и делом!
Утром этого дня Скес побежал в Зарядье, уже без особой надежды когда-либо в жизни увидеть Феклушку. Пропала она основательно, супруг пил горькую, здраво рассудив, что когда она после столь долгой отлучки появится с детьми, то ей будет уже не до его грехов - свои бы замолить.
Соседка, к которой он обычно обращался с вопросами, сидела во дворе на лавочке. Она вместе со всем семейством ходила на Ходынский луг, провела там всю ночь. И, хотя была бабой немолодой, лет сорока, и в жизни опытной, дармовое вино сбило ее с толку - не рассчитав своих силенок, она употребила прекрасного напитка вдвое больше, чем бы следовало. Во время фейерверка она как-то потеряла семейство, оказалась бок о бок с незнакомым мужиком, даже от восторга схватила его за руку, им обоим это показалось удивительно смешно. Мужик был одним из корабельных строителей и повел соседку к судну «Победоносец», в трюме которого и одержал победу…
Так что теперь нечаянная гулена, кое-как добравшись до дому, отоспавшись и отпившись рассолом, маялась при мысли, что скоро Успенский пост, надобно будет говеть, исповедоваться и причащаться, и как же она скажет батюшке, который приходится ей родней, про этот неожиданный грех?…
– Бог в помощь!
– сказал, открывая калттку, Яшка.
– Фекла-то не появлялась?
– Да привезли ее утром!
– отвечала соседка.
– На телеге! Сказывала - ее карета сбила, колесом помяло, хорошо, добрые люди в дом занесли! А теперь вот привезли, у себя лежит. Крику-то что было! Муж ее чуть не пришиб, за руки оттаскивали!