Блудное художество

Трускиновская Далия Мейеровна

– По тебе бы кто панихиду заказал!

Спокойствие и бесстрашие Шварца раздражали обер-полицмейстера неимоверно. Он чувствовал себя человеком, выстроившим здание, населившим его людьми - и вдруг узревшим, как сие здание рушится, люди гибнут. Виновник же бедствия был в тот миг сильнее хозяина дома, ибо он свое зло уже сотворил, а будет ли равноценная злу кара - неведомо.

То, что Шварц в этом деле вздумал распоряжаться сам, заварил крутую кашу, оказал себя проницательнее и хитрее начальства - еще полбеды. Он действовал так, как если бы начальства не было вовсе: сам решил, сам исполнил, а правду сказал потому, что обстановка в палатах Рязанского подворья уже сделалась совершенно бешеной.

Разумеется, вспомнилась Каинова басенка о коте и крысах… и кто же тут, с позволения молвить, кот?…

– Ну что же, Карл Иванович. До сих пор ты служил честно, и я обещаю тебе повышение в чине, чтобы вышел хороший пенсион, - сказал Архаров.
– С завтрашнего дня ты в отставке, а бумаги потом выправим. В контору более жаловать не изволь. Тебя заменит Ваня Носатый.

– Смею рекомендовать Кондратия Барыгина, - не переменившись в лице, отвечал немец.

– Я сказал - Ваня. Он своих товарищей под плети подводить не станет.

– Как вашей милости будет угодно.

Казалось бы, тут-то и следует Шварцу уйти из кабинета. Но он все стоял напротив стола, глядя на стилет. И Архаров сперва хотел было встать и вытолкать его в тычки, потом понял, что это дурость, всей Москве на смех. Мало ли кто околачивается в коридоре… Дело следовало покончить без лишнего шума.

– Ступай, - тихо сказал Архаров.

Шварц взял со стола стилет.

– Оставь.

– Я должен вернуть его в чулан, поскольку он теперь является государственным имуществом, - так же тихо отвечал Шварц.

И тут Архаров вспомнил былое.

Он вспомнил крыльцо и дверь, подпертую всякой дрянью, скамейками, досками, старой тачкой. Вспомнил, как в восемь рук ее высвобождали. И как на крыльцо выпал человек в дымящемся кафтане и парике. Едва ль не единственный московский полицейский, честно исполняющий свой долг в чумном городе…

Человек, в одиночку решившийся поддерживать порядок, невзирая на бунт, в одиночку вышедший против шайки мародеров, несомненно, умел принимать решения и готов был отвечать за свой выбор. Вот и сейчас - он мог вовеки не рассказать, что сам припрятал стилет. Но выбрал правду - чтобы воцарился в полицейской конторе столь любимый им порядок.

Архарову пришло в голову иное решение - сам бы он, скорее всего, этот проклятый стилет подбросил в коридоре. И ломайте головы, господа, чьих рук труды - разве что по отпечаткам пальцев и ладони догадаться можно, иного способа нет!

А Шварц, вишь, принес, чинно положил на стол поверх бумаг. И на ум ему не бредет оценивать свой поступок по человеческим меркам, то бишь - хорош он или плох. Поступок послужил на пользу делу. Вот ведь как у немца голова устроена.

Архаров редко задумывался о морали, сам он как-то знал, что хорошо, что отвратительно. И ему показалось любопытным рассуждение Шварца. Любопытство же свое он холил и тешил.

– Возвращай, - сказал он, подвигая стилет к краю стола.
– И сгинь с глаз моих.

Затем, как если бы Шварц уже ушел, Архаров встал из-за стола, потянулся и подошел к окошку.

– Арсеньева ко мне!
– крикнул он.
– Хохлова! Ушакова! Кто там еще есть! Ваню ко мне! Коробова! Всех!

В коридоре закричали. Затопали, дверь распахнулась, явился Клашка Иванов.

– Там, ваша милость, ваш Сенька подъезжает.

Это радовало - не придется посылать за Фетидой, хотя проехаться верхом не мешало бы.

– Сейчас же отправляемся, - сказал Архаров.
– Взять упряжных лошадей. Коробова и Ваню - ко мне в экипаж. Иванов, помоги-ка зарядить пистолеты.

Их, пистолетов, у Архарова в кабинете было три - два обычных, один короткоствольный английский, который удобно помещался в кармане. Да еще в карете постоянно находились два заряженных.

– И вы все, тоже снарядитесь как полагается!
– крикнул он.
– Петров! Возьми внизу какой-нибудь подрясник! Макарка! С нами поедешь! Переоденься живо в какую-нибудь рванину!

Шварц молча вышел. Архаров понял - идет выдавать имущество из чулана. А потом, поди, заставит обер-полицмейстера принимать все это добро по описи. Да и имущество из нижнего подвала, пожалуй, тоже. С немца станется.

Архаров поморщился, вспомнив признание Шварца. И тут же стремительно занялся подготовкой экспедиции в Троице-Лыково - выйдя из кабинета, подошел к тому окну, из которого мог видеть двор, посмотрел, как выводят лошадей, там же на плече у Шустермана подписал два письма, велел Левушке оставить в полицейской конторе дорогой кафтан и надеть что-нибудь попроще - черт его знает, где придется лазить, вон Саша пришел - словно в загородке со свиньями валялся.

Наконец он вышел на крыльцо в прекраснейшем расположении духа. Ваня Носатый, Саша и Левушка уже ждали в экипаже. Устин на другой стороне улицы покупал у разносчика горячие калачи.

– Оголодал?
– удивленно спросил подбежавшего Устина Михей, державший в поводу двух лошадей.

– Для Феди. Он-то в засаде со вчерашнего не евши…

Архаров сбежал вниз и, крича Сеньке «Гони!», прыгнул в карету. Ваня поймал его в охапку, когда Сенька чересчур ретиво выполнил приказ, усадил на заднее сиденье, и экипаж понесся по мостовой.

Карету Архарова все извозчики и все кучера знали, знали и то, что коли Сенька хлестнет кнутом - жаловаться бесполезно. Поэтому с архаровским кучером не задирались спорить, а смиренно уступали дорогу.

– Что это?
– спросил Архаров.
– Сколько вас тут?!

Он точно помнил - велел садиться в экипаж Левушке, Саше, Ване Носатому. Но там на переднем сидении в дальнем углу жался еще один человек.

– Ты, что ли, дармоед?!

– Да ваши милости Николаи Петровичи! Нешто можно себя так изнурять!
– воскликнул Никодимка.
– Целый день не евши, не пивши! А в такую жару пить-то надобно! Окрошечка холодненькая, прямо с погреба, кваску жбанчик!…