Блудное художество

Трускиновская Далия Мейеровна

Судя по корзине, стоявшей у него на коленях, той окрошечки и того кваску хватило бы на драгунский полк. Вот только драгуны были далеко - одни патрулировали Ходынский луг, где еще длился праздник, другие - дороги, ведущие к Москве, потому что в такие дни можно было ожидать всяких безобразий.

– Я тебя сейчас из экипажа выкину.

– Да ты что, Николаша!
– вступился Левушка.
– Коли ты окрошки не желаешь, так я поем! Детинушка старался, а ты его выкидывать? Не бойся, Никодимка, не выдадим!

Карета меж тем приближалась к Охотному ряду.

– Вашга милость, дозвольте, я дорогу показывать стану, - сказал Ваня Носатый и, обернувшись, чуть приоткрыл зарешеченное окошечко.
– Сеня, правь прямо, повернешь на Никитскую - и по Никитской до ворот!

– А что не по Тверской?
– спросил Архаров.

– Так оно короче выйдет. Я знаю, как к бродам выехать. Всякое на тех бродах бывало, ваша милость…

Архаров знал, что карета, пересекающая реку по ступицу в воде, совершенно беззащитна, и прекрасно понял, что вспомнилось Ване.

– Прелестно. А теперь, Сашка, докладывай, где вас с Савиным нелегкая носила.

Их похождения, как понял Архаров, сперва были чередой перебежек - «черт», убежав от помоста, спрятался сперва в толпе у каруселей, потом стал понемногу пробираться к краю Ходынского луга, тому, который соответствовал «Борисфену», то бишь наскоро проложенной дороге от Тверской-Ямской. Федька прихрамывал и клял свою недееспособность. Как на грех, не попадался ни кто из своих, ни патруль полицейских драгун, а искать его - упустишь злодея.

Но по краям луга располагались службы и стояли телеги, на которых привезли всякое потребное для праздника добро. Возчики, оставив сторожей, тоже побежали праздновать, хотя и утомились от бессонной ночи. Послав Сашу преследовать беглеца, Федька высмотрел за театром «Кинбурн» телегу и, подкравшись, взял лошадь под уздцы. Сперва он вел кобылу шаг за шагом, потом, удалившись на безопасное расстойние, забрался в телегу и поехал высматривать Сашу. Сверху ему было виднее, да и Саша ради праздника надел нарядный васильковый кафтан - среди простого люда он был весьма заметен. Очень скоро глазастый Федька обнаружил его и нагнал.

«Черт» побежал переулками, не обращая внимания, что на расстоянии сотни саженей за ними следует телега. Федька к тому же нашел в ней сложенный коричневый армяк и, невзирая на жару, завернулся в него, Сашу же уложил на дно. Более того - в телеге, очевидно, возили к «Кинбурну» мебель и перекладывали мешковиной и паклей. Из куска мешковины Федька соорудил головной убор, из пакли - бороду с усами, и сделался неузнаваем. Прохожих, которые увидели бы этот маскарад и стали показывать пальцами, не случилось - все окрестные жители, исключая разве совсем дряхлых и обезножевших, побежали на праздник, матери даже грудных младенцев туда понесли.

А далее они попали в местность, обоих сильно удивившую.

– Это, ваша милость, графа Разумовского владение, - объяснил Ваня.
– Там и заблудиться недолго.

У Разумовского Архаров бывал и все понял.

Кирила Григорьевич был любимцем покойной государыни Елизаветы Петровны. Старший брат его стал фаворитом в амурном значении слова, а сам он, совсем еще юный, полюбился и потому, что голова была светлая - его отправили учиться в европу, по возвращении пожаловали в камергеры, назначили даже президентом Академии наук и в том же году женили на любимой родственнице и фрейлине государыни - Екатерине Ивановне Нарышкиной, одной из богатейших российских невест.

Разумовский был вельможей парижского покроя, немало потрудился, чтобы ввести в моду галломанию и внедрить в светское общество французский язык. Надо полагать, его немало повеселила забота покойной государыни, способствовавшей, чтобы он был избран в гетманы Малороссии.

Вл время «шелковой революции» граф-гетман благоразумно и с великим усердием поддержал Екатерину, за что был щедро вознагражден. И тут-то чувство меры изменило ему - он обратился с прошением о том, чтобы пост гетмана стал в его роду наследственным. Государыня не возражала против того, чтобы приятный ей человек развлекался столь забавной должностью, но иметь в своем «маленьком хозяйстве» монархию Разумовских не пожелала. Получив решительный отказ, Разумовский вновь сделался благоразумен и подал в отставку. Тогда его простили.

И он основательно занялся полученным в приданое за супругой селом Петровским, которое уже все стали звать Петровско-Разумовским.

Он велел построить плотину на речке Жабне, чтобы получился живописнейший каскад прудов. Для постройки большого дворца выписал из Санкт-Петербурга знаменитейшего архитектора Филиппа Кокоринова. Он же возвел летний дворец, конный двор, манеж для верховой езды, оранжереи. Большой дворец соединили каменной галереей с Петропавловской церковью, которая из вотчинной Нарышкиных теперь стала домовым храмом графа Разумовского.

Особой заботой графа стал огромный парк, устроенный по образцу французских регулярных парков, с центральной аллеей от пруда ко дворцу, с прямыми дорожками, с террасами. У пруда же Кирила Григорьевич велел сделать грот и увенчать его павильоном, откуда бы гостям любоваться панорамой прудов и окрестностей.

Когда Архаров впервые ехал с Волконскими к графу, Михайла Никитич велел ему глядеть в окно экипажа, приговаривая:

– Ты, сударь, неведомо, выберешься ли когда во Францию, а тут тебе чистый Версаль!

И Архаров действительно удивлялся - одна триумфальная арка на подъездной аллее, высотой сажен в десять, чего стоила, за аркой же открывался вид на восточный фасад дворца. По обе стороны аллеи из огромный лип, высаженных через две сажени, мельтешили всевозможные храмы, павильоны, беседки, статуи, где-то вдали имелся и летний театр - Елизавета Васильевна показала, когда его проезжали.

А когда подъехали поближе, увидели слева от дворца манеж в виде ротонды, крышу которого украшала статуя Минервы, а справа - конную ферму на манер рыцарского замка, с башенками и шпилями.