Блудное художество
Шрифт:
Торопливо жуя калач, он не сводил взгляда с крыльца. В душе пела песни радость - свои успели вовремя! Это было сейчас главное. А голова была пустая и звонкая, казалось - способна отправиться в полет и рассыпаться в небе огнями, как колесо фейерверка.
Федька умел быть счастливым невзирая ни на что. Потому, возможно, что в его мире было все, потребное для души, - строгий и отважный командир, надежные товарищи, тело - готовое исполнить любой приказ, сердце, переполненное любовью, а перед глазами, стоит только пожелать, возникало лицо Вареньки, а в ушах звучал ее взволнованный голосок: «Вы лучший из людей, вы самый смелый, самый благородный! Прощайте, друг мой единственный, прощайте!» И смысл этих слов был вовсе не в прощании…
Замечтавшись, Федька не сразу понял, что нетерпеливое козье мемеканье относится к нему и означает уже матерную ругань.
Он отполз к изгороди.
– Да слышу, слышу…
– Сказано - поджечь дом, - передал Макарка.
– Господи! Так ведь огонь перекинется…
– Не перекинется.
– Почем ты знаешь?
– Пертовый маз сказал.
И точно - Архаров принял это решение, несколько минут глядя на небо. Облака стояли недвижно - день был совершенно безветренный. Искры и клочья горящей соломы с крыши не должны были разлететься по соседним дворам. Опять же - не столь нужен настоящий пожар, сколь дым и шум - чтобы выкурить из дома злодеев.
Федька пополз меж грядок, высматривая, где тут дровяной сарай или хоть поленница у стенки.
Макарка на корточках, гусиным шагом, отправился докладывать и занимать отведенный ему пост.
Архаров встал в тени под старой липой. В Москве он имел липу прямо у себя во дворе, но не такую огромную, Тут же оказался окружен облаком сладкого аромата, и это ему не понравилось. Но и на солнцепек выходить он не хотел, потому что был в тяжелом кафтане с галуном.
Ему казалось неприличным, как Левушка, бегать в одном камзоле - пусть даже в сельской местности. Левушка - молодой вертопрах, да еще в отпуску, а Архаров - обер-полицмейстер при исполнении обязанностей. Его фигура должна иметь солидный и благообразный вид. Без кафтана же как-то нелепо. Вот и парься теперь…
– Ага… - сказал Левушка.
– Слышишь?
Они видели из переулка забор того двора, где укрылся «черт» с приспешниками. За тем забором начиналась долгожданная суета.
– Прелестно, - отвечал Архаров.
– Сейчас побегут.
Левушка вытянул из ножен шпагу - не щегольскую шпажонку длиной менее аршина, а хороший клинок в вершок с четвертью шириной, от эфеса до острия - аршин и пять вершков, длина для всякого противника несколько неожиданная. Глядя на него, высокого и тонкого, посторонний человек бы усомнился, что это тяжелое оружие ему по руке, но Левушка, будучи одним из лучших фехтовальщиков Преображенского полка, давно уже приучил кисть и пальцы к этой тяжести.
Он глядел, не отрываясь, на ворота - и дождался. Их стали отворять, показалась чья-то спина в грязной рубахе, исчезла, опять возникла - человек пытался вывести испуганного коня, запряженного в телегу.
Архаров ждал. Он должен был увидеть лицо этого человека прежде, чем стрелять. И увидел - оно оказалось бородатым, мужицким. Хозяин дома вряд ли был полноценным сообщником злодеев.
И тут раздался выстрел, другой, третий, и над сонным сельцом зазвенел молодой и радостный Федькин голос:
– Ко мне, архаровцы!
Где-то пронзительно закричали женщины.
Левушку словно шилом в пятки кольнуло - он понесся чуть ли не прыжками, вознеся шпагу над головой, в благородном своем порыве - превосходнейшая мишень для злодея.
Архаров же не двинулся с места. Он знал - и Михей, и Ушаков, и Максимка умеют действовать дружно и не кинутся вместе на одного противника, прочим предоставив полную свободу. Знал он также, что Федька будет яростно добираться до злодея, которого упустил на Ходынском лугу. И только Устин внушал некоторое сомнение.
Судя по стрельбе, и «черта», и Елизарьева, и неведомого третьего подлеца удалось выкурить из дома. Их гоняли по двору, где не должно было остаться мест, недоступных выстрелу, - по крайней мере, так Архаров учил подчиненных распределять силы и находить удобные позиции.
Его собственная позиция была неизменной - и блистательно оправдалась.
Из калитки выскочил человек в желтом полотняном камзоле, а не в простой рубахе, в туфлях, бритый - то бишь, никак не хозяин дома. Он, повернувшись, выстрелил во двор и пробежал шагов с десяток. Архаровская пуля попала ему в бедро, он упал, но еще пытался ползти.
Обер-полицмейстер быстро поменял местами пистолеты - разряженный в петлю, заряженный в руку. И, перебежав широкую сельскую улицу, прижался к забору возле калитки.
Во дворе вроде никто не галдел - шум доносился со стороны огорода. Архаров заглянул и увидел Михея, склонившегося над поверженным мужиком в грязной рубахе распояской - тем, что пытался вывести в ворота коня.
– В меня целил, ваша милость, в него попал!
– доложил Михей.
– Не жилец…
– В него и целил. Больно им нужны живые свидетели… Пошли, - приказал Архаров.
– Ну-ка, веди! На огороде, что ли, воюют?
– Кабы не на берегу…
И точно, «черт» и раненый в руку Семен Елизарьев пробивались огородами к берегу, где, очевидно, рассчитывали найти лодку.
И справа, и слева были архаровцы. А со стороны берега как будто никто не стрелял. Это не показалось им странным - по той простой причине, что человек, спасающий свою жизнь, помышляет лишь о главном и не ищет объяснения досадным мелочам.
А тишина объяснялясь просто - Устин стоял там, куда поставили, врага перед собой не видел и зря переводить порох не собирался. К тому же он еще не выучился заряжать пистолет - точнее, на столе, под присмотром Тимофея, он это исправно проделывал, но без стола и без Тимофея - не рискнул бы. Пули имели скверную привычку, как будто признав Устина в лицо, выскакивать из ствола и закатываться непонятно куда.
И вдруг враг появился.
Устина спасло чудо - «черт» его, стоящего неподвижно и тихо, попросту не заметил. Иначе быть бы крови - в левой руке у «черта» был длинный стилет, в правой - пистолет, который он держал за дуло, чтобы при нужде бить рукояткой.
Невероятная прыгучесть «черта», о которой Устин, конечно же, знал, оказалась совсем неожиданной - убийца слетел откуда-то сверху, почти бесшумно приземлился и побежал по траве, стараясь быстрее пересечь открытое место.
До моста было близко - с полсотни саженей, и возле него торчал из воды нос небольшой рыбацкой лодки, привязанной к колу.