Блудное художество
Шрифт:
Архаров вспомнил этого раненого, сунул Никодимке миску и встал.
– Ну-ка, где он?
Человек, подстреленный обер-полицмейстером, лежал в телеге рядом со связанным Елизарьевым. Федька же не восседал на облучке, а стоял и держал вожжи, как заправский ямщик. Макарка и Ушаков шли рядом с телегой.
Архаров подошел и посмотрел в лицо раненому.
– Кто таков, как звать?
– спросил без надежды на ответ.
Пособник «черта» молчал. Хотя был в полном сознании.
– Елизарьев, ты отвечай - кто он таков, коли не хочешь со Шварцем спознаться, - приказал Архаров.
Но ответа не услышал.
– Ну, в подвале заговоришь. Молодцы, грузите этого черта на телегу.
Елизатьев заворочался - ему не хотелось лежать рядом с мертвым телом.
Архаров глядел на него и пытался высмотреть в лице те черты, которые говорили бы о наклонности к предательству.
Как ни странно, до сих пор он не имел дела с предателями.
В полку было не столь уж великое разнообразие пороков на лицах: иной был выпивохой, иной - буяном, иной - страстным и безнадежным игроком, не более. Понятие о чести имелось у всех. А в свете Архаров бывал редко и физиономии придворных интриганов не исследовал.
Затем, уже в Москве, он вглядывался в рожи мазов и шуров. Мало хорошего было в тех рожах, и тайные осведомители, которые сообщали важные сведения архаровцам, добродетелями не блистали. Легко было прочитать в выражении их образин немудреную хитрость: я-де сейчас полиции помогу, иным разом полиция меня побережет, поскольку я ей нужен. Это были мелкие игры, внутреннее дело полицейской конторы, и посторонних они не касались, тем более - государственных дел.
Стоя на сцене Оперного дома, Архаров видел лица дворян, уже почти изменивших государыне. Он при необходимости легко бы докопался, кем двигала обида, кем - возвышенные мысли о справедливости. Но все те люди обмануты были князем Гореловым, если не брать в расчет стоявшего за его спиной «черта». А что в подвигах маркиза Пугачева, кроме голштинского, был и французский след, Архаров-то знал, да только обманутые князем, честно уверовавшем в воскресшего императора Петра Федоровича, господа не знали.
Сейчас перед обер-полицмейстером было лицо истинного предателя. Он был посвящен во многие затеи мнимого Фалька и недаром чувствовал свою безнаказанность. Что сподвигло его на все сомнительные подвиги? И не с того ли началось, что после чумы он отказался возвращаться в полицейскую контору?
Архаров обвел взглядом своих орлов.
Рыжий здоровенный Михей - проверен в деле, надежен. Сергей Ушаков - также. Максимка с Макаркой у него на глазах выросли, немало подзатыльников от тяжелой обер-полицмейстерской руки схлопотали - для их же пользы Архаров держал парнишек в строгости. Вот теперь и может порадоваться - выросли таковы, что в любом деле можно на них положиться. Устин Петров - и этот не подкачал! Федька - тот и вовсе любимчик, дважды спасал от смерти. Нет, глядя на них, не поймешь, откуда берется предательство…
А Федька меж тем слез с телеги, отошел и тихо беседовал с Левушкой. Тот, размахивая руками, описывал свой бой с «чертом» и даже изображал вполноги выпады и отступления. Даже сам себя отругал за ошибку, которая оставила царапину на груди, как раз посередке, а могло быть и хуже, острие шпаги только распороло рубаху…
– Вот черт, - сказал Левушка, шаря под рубахой.
– Медальон пропал! И с лентой вместе!
– Портрет?
– спросил Федька.
– Портрет. Чувствовал же я - дернулось! Не иначе - он ленту рассек, и все в воду полетело.
– Может, на мосту лежит?
И Федька, не спросясь, побежал, прихрамывая, искать портрет.
Конечно же, его на мокрых досках уже не было - и фехтовальщики там немало потоптались, и Устин возился, как тюлень, выползая из воды. Федька вернулся на сушу и встал столбом, созерцая воду.
Медальон с Варенькиным портретом ушел на дно саженях в трех-четырех от начала моста - глубина там уж всяко была не менее сажени. Нырнуть несложно, нырять он еще парнишкой выучился, знать бы - где!
Может, и вовсе какая-нибудь рыбина заглотала…
К нему подошел поручик Тучков и увесисто хлопнул по плечу.
– Ну, Федя, видать не судьба - не про нас тот портрет, - уже справившись с собственным легким огорчением, объявил Левушка.
– Пошли! Господин обер-полицмейстер уже изволит по-народному выражаться.
Поглядел Федька на темную воду, вздохнул, повернулся и пошел к экипажу.
Ему вдруг стало ясно, что никогда более он не встретит Вареньку. Вокруг нее такие страсти, такие интриги! Может, ее и вовсе на границу ушлют, от греха подальше. И он ступал тяжко, прихрамывая, повесив буйную голову, и вздыхал столь тяжко, что Михей расхохотался.
– Эй, Федя, у нас вот так-то буренка дышит, когда ей телиться пора!
Архаровцы собрались у экипажа, наконец отвязали лошадей. Обер-полицмейстер взял к себе в экипаж Сашу и Левушку, Никодимку выставил и велел лезть на телегу.
– Николаша, сперва - на Пречистенку, - потребовал Левушка.
– Ты погляди, на что мы все похожи!
Архаров дважды кивнул. И крикнул Сеньке, чтобы вез домой как-нибудь в объезд, огородами. Потому что и Сенька, и едущие следом за экипажем архаровцы имели такой вид, будто участвовали в знаменитом Чесменском морском сражении.
Оглядев свое воинство, обер-полицмейстер остановил взгляд на Макарке. Этому орлу удалось и в реку не свалиться, и в грязи не вываляться.
– Ну-ка, скачи в контору. Может статься, там есть новости о Каине, черти б его побрали. Потом - ко мне. По коням, молодцы.
И полез в карету. Дело было сделано, хотелось посидеть и помолчать, пусть даже под Левушкины восторги и ужасы.
Полицейские ехали вслед за архаровским экипажем молча. Некому было вдруг завести песню о молодце, что шагает вдоль по крутому бережку, или об утице луговой, или о миленьком на троечке. И все они разом затосковали по звонкому, переливчатому, вечно-юному голосу. Скрип колес разве что, стук копыт, какие-то далекие голоса были сейчас их музыкой - музыкой победителей, которым победа не в радость, потому что надобно еще отыскать и с честью похоронить Демкино тело…
Добравшись до Пречистенки, обер-полицмейстер отправил всех в людскую - пусть там бабы приведут их в порядок, дадут умыться, обсушат как-нибудь. Меркурию Ивановичу велел поглядеть раненого - может, еще не безнадежен. Сам же отправился в свои покои - хотел всего-навсего продиктовать письмо.
Его встретил на лестнице Лопухин - нарядный, в светло-зеленом модном кафтане, напудренный, чуть нарумяненный - не иначе, собрался к невесте в гостиную, пленять дядюшек и тетушек. Отправляясь на тайные ночные свидания в саду, он так не наряжался.