Блудное художество
Шрифт:
– Ну, иногда, может, и не вредно, - растолковал тот.
– Ну, раз в неделю, не чаще! И то - понемножку, по капельке, за час перед амурными шалостями. Он же, старый дурень, эту настойку ложками хлебать принялся, как мужик - пустые щи. Вот и не может больше часа усидеть, бегает в нужник, как беременная баба. А всякий позыв - сильная боль…
– Вон оно что…
– Дуньке хоть скажи - он же себе во вред для нее старается… чш-ш-ш… о чем-нибудь говори…
Архаров вдруг вспомнил - есть же у него дело к доктору. Может, он опознает в слове, употребленном государыней, какую-нибудь мудреную хворобу.
– Матвей! Что есть инже… чтоб ей сдохнуть… иже…
– С этим к Устину Петрову, - тут же отозвался доктор.
– Устин в хворях не смыслит. Инжедействие.
Матвей сделал круглые глаза.
– Нет такой хвори, Николаша.
– Тогда… - Архаров тяжко задумался. Попытка не удалась.
– Да ты здоров ли, Николаша?
– Пошел к монаху на хрен. Государыня слово сказала, никто объяснить не умеет.
– А слово, выходит, инжедействие?
Архаров задумался. Теперь, когда он услышал это свое изобретение из Матвеевых уст, оно оказалось вовсе не похоже на умное слово государыни.
Вошел Захаров - походкой петиметра и щеголя, с особой игрой руками и глазами, причем сие получалось у него отнюдь не вычурно, не по-дурацки, как если бы безнадежно пытался подражать молодым, а словно отставной сенатор родился со светской сноровкой. И на лице его была полуулыбка - словно этот человек никогда не ведал телесных страданий.
– Ты, сударь мой, безнадежен, - произнес свой вердикт доктор Воробьев.
– Хоть и обер-полицмейстер. Как есть люди, чья голова виршей не вмещает… твоя, впрочем, тоже не вмещает… Стой, придумал! Знаешь, Николашка, кого бы надо к тебе в полицию завербовать? Елпидифора.
– Какого еще, на хрен, Елпидифора?!
– Архаров был не в том состоянии, чтобы шутки понимать.
– Ну как же? Сие имя значит - «надежду приносящий»!
– А-а… точно…
– Ну, Николай Петрович, надумали что брать?
– осведомился Захаров.
Архаров кивнул.
Если княгиня не ошибается в намерениях государыни, то картины лучше повесить благопристойные. Вот чем плох сельский вид с мельницей? Будет себе висеть и висеть, не привлекая лишнего внимания.
Архаров показал два парных пейзажа, вид с мельницей и впридачу - некое мифологическое изображение с белыми храмами, пастухами, нимфами, овцами и синим южным небом. И тут оба, продавец и покупатель, несколько растерялись. Обер-полицмейстер понятия не имел, сколько стоят картины, а отставному сенатору тоже было неловко называть цену - он, слава Богу, не купчишка из Охотного ряда. Матвей сообразил, в чем дело.
– У меня приятель есть, немец, миниатюрные портреты пишет и иными художествами приторговывает, я его к вам пришлю, пусть оценит, - сказал доктор.
– А теперь, господин обер-полицмейстер, уступи место Эскулапу.
Захаров усмехнулся - он-то всех греческих богов знал наперечет, Архаров же должен был вспоминать, что за Эскулап такой.
Вспомнил уже в карете. И одновременно - ту хворь, которую поминала государыня. Иноземное слово в верном его виде повторял про себя, пока не прибыл в полицейскую контору.
– Клавароша ко мне!
– сказал он, проходя в кабинет.
Клаварош тут же явился.
– Скажи, мусью, что такое индижестия?
Француз задумался.
Он хорошо намастачился говорить по-русски, но происходило его искусство от умения использовать каждое известное ему русское слово и составлять фразы только из них. Иной собеседник ввек бы не догадался, что Клаварош знает этих слов хорошо коли полтысячи. Смысл вопроса он понял, только не имел в своем словаре ничего соответствующего.
– Брюшная хворь, ваша милость, - сказал он наконец, - когда брюхо своего долга не исполняет.
– Прелестно…
Он кликнул кого-нибудь из канцелярии - продиктовать записочку к Матвею с диковинным словом, и чтобы посыльный стребовал с него ответ. Сразу никто не прибежал, и Архаров отправился разбираться. Он не был сердит, просто по своему гвардейскому прошлому помнил: приказ должен исполняться незамедлительно и без рассуждений, а с секундным промедлением уже следует бороться.
Возле канцелярии он увидел Шварца, Шварц пожаловался, что на дворе стоит огромная лужа, если пройдет еще дождь - вода начнет стекать в подвальное окошко. Пошли смотреть лужу.
Она была необъятна - вроде в прошлые годы так не разрасталась, но убрать ее было несложно - воду разметать метлами, а углубление в земле засыпать и утоптать. Архаров поглядел по сторонам в поисках рабочих рук и увидел в дальнем углу Тимофея, Федьку, Демку и Ваню Носатого. Они о чем-то совещались втихомолку, и вдруг Тимофей довольно громко выругался.
Архаров привык к тому, что этот его подчиненный всегда спокоен, рассудителен, терпелив. Сейчас же Тимофей выглядел совершенно расстроенным, потерпевшим некую вселенскую конфузию.
Обер-полицмейстер обошел лужу и пошел к архаровцам. Его заметили, замолчали, и по лицам было видно - он притащился очень некстати. Особенно Тимофей и Демка не обрадовались начальству - Тимофей глядел в землю весьма удрученно, Демка же - с некоторой злостью.
– Ну, что еще стряслось?
– спросил, подходя, Архаров.
– Что за беда? Костемаров, это ведь с той бабой увязано, которую ты от нашего крыльца турнул. Ну-ка, докладывай, у кого из наших на брюхе пятно - как мышь бежит? Не то всех вниз отправлю - и ты, Ваня, все брюха оглядишь и доложишь.
Федька открыл было рот - да и замер, опомнившись. Пресловутая круговая порука, которой повязали бывших мортусов, сейчас работала против Архарова - они не имели права выдавать друг дружку…
– У тебя, Тимоша?
– никак не показывая своего недовольства, задал вопрос обер-полицмейстер. Догадаться было нетрудно, опять же, архаровцы не первый день знали своего командира - даже не удивились.
– Приплелась на мою голову!… - с тоской прошептал Тимофей.
– А чего на дуре женился?