Блудное художество
Шрифт:
Извозчикам было велено красить свои экипажи в желтый цвет, чтобы тем отличаться от господских выездов. Те же, кто экипажа не имел, а выезжал зимой на санях, а летом на дрожках, обязывались зимой носить желтую шапку, летом повязывать желтую ленту на шляпу, и вдобавок поверх кафтана носить желтый широкий кушак.
Добежав до извозчика и остановив его, Федька велел Макарке тоже сесть на дрожки.
Извозчик был не слишком доволен тем, что придется везти архаровцев - они не больно-то любили платить за проезд, хотя стоил он довольно дешево - от архаровского особняка на Пречистенке до полицейской конторы всего пятак, в том случае, если бы кому из архаровцев припала охота с ним расставаться.
Но ссориться с полицейскими было опасно - они могли вдруг вспомнить про все указы государынь Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны касательно извозчиков. Этих указов никто не отменял, а разве что царствующая государыня прибавляла к ним все новые и новые. Иной дядя Порфирий, выросши под пузом у лошади и наплодивши детей, не слезая с облучка, только от архаровцев и узнавал вдруг, что уж тридцать лет как велено, ежели кто на резвых конях ездить будет, тех через полицейские команды ловить и лошадей их отсылать на конюшни государыни. Кроме того, был особый указ, подтверждающий это распоряжение и впридачу запрещающий браниться.
Федька довез Макарку до Рязанского подворья, авось там кому-либо понадобится, велел переодеться попроще, взять Никишку, если тот свободен, и побродить вокруг руины, если же народу рядом не случится - залезть туда осторожненько и выяснить, в каком состоянии дом и подвал. Особо наказал быть поосторожнее - ежели их завалит, откапывать некому. Сам он поехал в Зарядье - искать Клавароша.
Благоухание щей Федька учуял еще за калиткой.
Но француза дома не случилось - исполняя архаровское приказание, он всячески старался подружиться с загадочным учителем и, очевидно, угощал его обедом в каком-либо трактире - в той же «Татьянке», где архаровцев привечали, или в «Ветошной истерии», или еще где.
Марфа уже усадила за стол и девчонку Наташку, и инвалида Тетеркина - она не любила кушать в одиночестве.
– Хлеб да соль!
– сказал Федька, входя и крестясь на образ Богородицы.
– Хлеба кушать, - вежливо пригласила Марфа.
– Садись, молодец. Наташка, дай ему миску побольше да ложку.
Инвалид Тетеркин, поздоровавшись, отрезал настоящий, правильный ломоть хлеба - во всю ширину ковриги.
А вот дальше был уже доподлинный позор всему архаровскому воинству…
Хитрая Марфа поняла, что коли Федька хочет потолковать с Клаварошем с глазу на глаз - то стряслось нечто значительное. Тут она, с одной стороны, сама себя перехитрила - ей и в ум не взошло, что все дело в ее замечательных щах.А с другой - разжилась новостями полицейской жизни, до коих была большая охотница. Стоило же ей это немногого - дала знак домочадцам, и тут же к Федьке по столу поехали миски и плошки, встала и стопочка с водкой.
Ну что за щи, если им не предшествует эта самая стопочка, если в стопочке нет водки, настоянной дома на травах - ну хоть на том же тысячелистнике? Федька даже забыл от блаженства о своем весьма прохладном отношении к Марфе. Да и можно ли не любить хозяйку, которая наливает таких пахучих щей, с мясом, с грибочками, со сметанкой, с луком и чесноком, густых из-за разумно добавленной мучной подболточки?
– Жаль, что Клавароша где-то нелегкая носит, - сказал он, опрокинув стопочку, закусив соленым рыжиком и приступив с большой ложкой к этим роскошным щам.
– Да самой обидно, душу в них вложила, - отвечала Марфа.
– А он и не пришел. Ну, хорошо хоть ты пожаловал, есть кому похвалить, потешить мою душеньку.
– А что, Тимофей не у тебя столуется?
– Ночует, а объедать не желает. Я ему уж говорю - да плати ты мне хоть рубль в месяц, и будет тебе знатный обед. Нет, уперся. Боится он меня, что ли? А вчера так вовсе приплелся злой, как черт, разговаривать не пожелал. По службе у него, что ли, неприятности?
– Баба эта, из-за которой Тимофея у тебя поселили, куда-то запропала, ни у тебя появилась, ни у нас, ни в остроге, куда ее посылали. Господин Архаров уже говорил - на тот свет, поди, отправилась.
– Ахти мне!
– воскликнула Марфа.
– Этого еще недоставало!
– Дура пропала, и с детишками своими вместе, а господин Архаров полагает, что либо Демка ее прикосал, либо Тимошка, либо оба разом. А какого хрена?!
– С детишками?
– удивилась Марфа.
– Про них-то Тимоша и не сказывал. Ну-ка, Феденька, что за детишки такие? А ты что смотришь? У Феди стопка пустая, подливай!
Это относилось к инвалиду Тетеркину.
– Как не сказывал?
– Да из него лишнего слова не вытянешь. Что за детишки-то с ней были?
Федька не ответил прежде, чем растаяло во рту наслаждение от очередной ложки изумительных щей.
– Парнишка с ней был и девочка. Девочка маленькая… - Федька задумался, припоминая, как беседовали об этом взволнованный Демка и сильно недовольный Тимофей.
– Паренек вроде нашего Никишки, годков двенадцати…
– Тимоша ее пальцем не тронул, - сразу объявила Марфа.
– Коли с ней дети были. Даже когда бы он супружницу удавил или прирезал, куда-то должен был бы детей пристраивать. А мужики по этой части все, как один, неуклюжие. Вся Москва бы знала, что архаровец с двумя детишками носится. Да и Демка… И Демка вряд ли бы бросил Тимофеевых деток, как щенят…
Но в голосе Марфы было некоторое сомнение.
– Демка хитрый, у него на каждой улице по мартоне, мог к кому-то тут же отвести. Марфа Ивановна, наш пертовый маз точно на Демку думает! Он же ночью для чего-то с Пречистенки сбежал?
Федька наконец-то смог излить все свое огорчение, всю тревогу за друзей.
– Да уж поняла… Теперь им обоим одно спасение - чтобы жена с детишками нашлись. Коли они вообще когда сыщутся… Иван Львович мой сказывал, хотите у китайгородской стены облаву делать?
Иваном Львовичем она звала Клавароша - потому что как иначе кликать Жана-Луи?
– Болтуна бы придержал!
– разозлился на Клавароша Федька.
– Этак через день все Зарядье будет знать про облаву!
– Нишкни!
– прикрикнула Марфа.
– Я вот по сей день такое помню - у всей Москвы волосы дыбом встанут, коли заговорю! А вот молчу же! Ты бы так молчать выучился, смуряк обвиченный!
Федька уже знал - когда баба с норовом, вроде Марфы, уткнется кулаками в бока да раскрывает рот, надобно съежиться и сидеть кротко - покуда не кончится ненастье. Чем больше скажешь поперек - тем дольше она будет буянить. Этак и до битья посуды недалеко.