Блудное художество
Шрифт:
Наконец Меркурий Иванович принес нарочно для сженки заведенную большую булатную чашку, туда налили водки, размешали в водке большую ложку меда, и то, что получилось, подожгли. Тут Лопухин наконец-то возвеселился непритворно: сженка - это было для гвардейца свято!
Так завершился этот день - и, право, не часто случались в архаровском особняке такие вечера, ничем не омраченные, исполненные всеобщей радости: у Левушки это была радость встречи; у Лопухина - радость человека, отдыхающего после долгой дороги; у Федьки - радость, что поручик Тучков вернулся и бьется с ним на равных; у Клавароша, возможно, радость, что не нужно брести к Марфе - на Пречистенке еще никого из архаровцев без ужина не отпускали и при малейшем намеке на согласие оставляли ночевать; Меркурий Иванович тоже был счастлив забыть свои болячки и домашние обязанности, а вспомнить - офицерскую свою молодость, когда довелось пить сженку и на биваках, и на корабельной палубе.
Как и следовало, к сженке добавились графины с домашними настойками и собственноручно изготовленные кабатчиком Герасимом травнички - один бурый, другой зеленоватый, третий почти черный. Архаров рассказал, как началось его знакомство с хозяином «Негасимки», а Левушка чуть не в лицах изобразил затеянную Архаровым драку. При этом Лопухин слушал весьма внимательно. И Архаров, хотя был уже под хмельком, поймал его взгляд.
Холодное любопытство, любопытство путешественника, проезжающего через дикую местность, население которой в лесу родилось и пням молилось, было в этом взгляде.
Но и Лопухин был не прост, и он тоже следил за Архаровым, и вовремя улыбнулся, и вопросец задал: с чего кабак зовется «Негасимкой». Левушка, не замечавший этих тонкостей, растолковал: в земляной норе под Покровским собором уж лет сто, как постоянно горят свечи, и пяти минут не было, чтоб там без огня жили.
А потом количество жженки и вин совершенно изменило обстановку, и Лопухин стал куда более походить на гвардейца и преображенца, нежели в трезвом виде. И Архаров вздохнул с облегчением - понимая, впрочем, что к утру любезный гость протрезвеет…
Яшка-Скес потихоньку вел свой собственный розыск. Если бы его уволили от службы дня на два, на три, он бы докопался, что означали те немытые кофейные чашки у Марфы, что означают ее путешествия в карете с красно-черным гербом и кого она привечает, бегая на огород в одной рубахе. Но забот хватало - и он вовсе не желал наживать себе лишние неприятности, пренебрегая службой. Потому он даже не каждый день навещал веселую бабенку Феклушку.
Они встречались в сарае, где не было большого простора для амурных шалостей. Яшку это мало беспокоило - в отличие от Демки, он не был великим любителем бабьей сласти. А вот Феклушка была большой любительницей, и кроме Яшки у нее, очевидно, было еще несколько галантных кавалеров. Муж, трудясь на фабрике, уделял ей недостаточно внимания, а она, как всякая баба, когорую Бог красой обделил, считала, что должна обставить всех красивых баб по амурной части, и до сих пор это у нее неплохо получалось. Тяжко бы пришлось Феклушке, кабы батюшка на исповеди вздумал спросить, от кого родила они своих детишек. Но такого вопроса не было, и гулена собиралась замолить свои грехи на старости лет - когда уж новых заведомо не прибавится.
Сложилось так, что муженек отпросился у начальства, чтобы на три дня поехать в Тушино - хоронить деда. Он хотел было взять с собой супругу, но Феклушка отказалась наотрез - она не хотела оставлять хозяйство на соседок, а родственницы, которой можно было бы доверить двух малых деток, корову, кур и поросенка, у нее в Зарядье не было. Высказав это мужу, она получила целых три дня вольной жизни.
Ими следовало распорядиться наилучшим образом!
И надо же было тому случиться, что под вечер первого дня такой свободной Феклушкиной жизни Яшка оказался в Зарядье. Причина была служебная - на торгу подрались бабы, и одна другой чуть не всю косу выдрала, подбила глаз и вообще опозорила на всю Москву, сорвав у нее с головы платок. Опростоволосить замужнюю женщину - это было такое оскорбление, с каким муж мог и до Рязанского подворья добежать, имея за пазухой коряво написанную каким-нибудь промышляющим у кабацких дверей полупьяным грамотеем «явочную». Но Яшка случайно оказался поблизости, расспросил разнявших драку людей и, узнав, что преступница, похоже, из Зарядья, не десятских туда направил разбираться, а пошел по следу сам, взяв с собой свидетельниц - двух здоровенных и злобных теток, дальних родственниц потерпевшей бабы.
Тетки оказались бодры и деятельны, провели розыск почти без помощи полицейского, драчунью отыскали, и Яшке осталось лишь вступить в переговоры с ее супругом, который, судя по жалкой бороде, и сам немало от ее рук пострадал. Имя Шварца, как всегда, возымело действие - и, приказав горемыке наутро прийти в полицейскую контору, чтобы узнать о штрафе и прочих возможных карах, Яшка заглянул на двор к Феклушке, благо настало время принимать из стада корову и доить ее.
Феклушка была в превеликом огорчении, но, увидев приятеля, заулыбалась. Тут же доложила, что мужа унесла нелегкая на похороны, и намекнула, что на ужин у нее нынче знатная окрошка, пироги с кашей, чай с баранками. Яшка дураком отнюдь не был и догадался, что вся эта роскошь затевалась не про его честь. Но раз не смог явиться некий гарнизонный капрал, о котором он превосходно знал, то Феклушка зовет в гости того, кого привела к ее воротам амурная планида. Подумав, Яшка согласился - он никому не обязан был давать отчета в своих гостеваниях, а хозяйка, у которой он снимал угол и платил также за стол, уж точно не станет баловать знатной окрошкой.
Такую окрошечку может выставить на стол лишь та хозяйка, у которой в двух шагах от крыльца - свой огород, чтобы надергать прямо с грядки нежнейшую молодую зелень - укроп, петрушку, луковое перо, чесночное перо, листки хрена. Добавив огурцы, соленые или свежие, а также облупленные печеные яйца, хозяйка мелко покрошит всю эту прелесть сечкой в деревянном корытце, смочит крошево рассолом, капнув туда уксуса, разотрет большой деревянной ложкой, и лишь перед тем, как выставлять на стол, разведет квасом, хотя некоторые добавляют сброженный березовый сок нового урожая, и тоже выходит неплохо.
А если со вчерашнего припрятаны остатки жаркого, то можно обобрать с костей мясо до последнего волоконца, мелко нарезать - и туда же, в окрошку, тогда ей и вовсе цены нет.
После целого дня беготни по солнцепеку хорошо разуться в сенях, войти босиком, сесть за стол в прохладной горнице, да еще опершись спиной о стенку, и отмерять себе блаженство ложка за ложкой…
Как большинство архаровцев, Яшка-Скес не так часто пользовался благами домашнего очага, когда и окрошка на столе, и стопочка тут же, и бойкая хозяюшка стелет постель, встряхивая белые льняные простыни с подзорами из толстого домашней работы кружева.
Хозяйкой, впрочем, Феклушка была не больно хорошей, но хотела оказать себя таковой перед любовником, и потому ни свет ни заря забеспокоилась о корове, которую следовало подоить и отпустить в стадо. Яшка в одном исподнем также вышел из дому.
Среди населения Рязанского подворья он считался молодцом странноватым. Никто не мог понять, чего Скесу в сей жизни надо, сам же Яшка никому ничего не растолковывал. Однако и у него была душа, и эта душа хотела простых радостей. Яшка остро воспринимал такие мелкие блаженства, как вкус окрошки, в коем неуловимые остренькие и кисловатые оттенки так хорошо ощущаются языком поочередно; тепло от солнечного луча на щеке; сладостный жар от печки, если к ней зимой, прибежав с мороза, спиной прислониться; еще приятно было пальцам прикасаться к бархату и к шелку, даже к льняной ткани, коли лен тонко был спряден; а уж ласкать задумчиво шарики неизвестно откуда взявшихся четок было его обыденным удовольствием. Запахи тоже находили в его душе отклик. Стоя на крыльце, он принюхивался и отличал поочередно запах сеней, где висели сушеные травы, запах хлева - через открытую дверь, запахи с огорода (различать - различал, а имен не знал - Яшка был настоящий горожанин, не умеющий на грядке отличить морковную ботву от свекольной), а главное - запах, который нанесло с реки ветром.
Московские дневные ароматы ему мало нравились, а вот ночную речную свежесть он не то чтобы любил - он ей тихо радовался.
Однако запахи - запахами, а служба - службой. Постояв на крыльце, Яшка сам себе напомнил, для чего сюда явился.
Марфа жила в Ершовском переулке, Феклушка же - в Псковском переулке, и кабы они дружили, то бегали бы друг к дружке в гости огородами. Яшка еще раньше, навещая Феклушку, выспросил ее о Марфином огороде и старой летней кухне, где сводня имеет свидания с загадочным кавалером. Сейчас было самое время прогуляться до той кухни и попытаться нашарить хоть какой-то след.