Блудное художество
Шрифт:
Верзила беспокойно обернулся, но Павлушка повел коня к калитке - не открывать же ради одной скотины ворота.
– Имай вора!
– закричала Дунька. И бросилась вдогонку за ночным гостем.
Конский круп был едва ли не шире калитки - в архаровском хозяйстве лошадей впроголодь не держали. Да и пугать коня, который чувствует неловкость, протискиваясь непонятно зачем меж деревянных столбов, тоже не стоит, тем более, когда он стоит к тебе задом.
Верзила отскочил от конских копыт с удивительной ловкостью, тут же Павлушка закричал на Агата, из конюшни выскочил с вилами кучер Сенька, а на крыльце появился истопник Михей, собравшийся в нужник.
– Имай вора!
– повторила свой пронзительный призыв Дунька и, наскакивая на него со шпагой, отогнала ошарашенного гостя от калитки.
Общими усилиями его прижали к стенке курятника.
Тут уж заговорил истопник Михей, детина здоровенный, который с топором для колки дров обращался с такой легкостью, словно секретарь Саша - с гусиным перышком.
– Ты кто таков?
– басом спросил он.
– Почто ночью по чужим дворам шастаешь?
При этом в грудь верзиле были нацелены и Дунькина шпага, и Сенькины вилы.
– Да что вы, сбесились, сукины дети?
– спросил гость, особого страха не выказывая.
– Барину своему доложите - из столицы-де к нему приехали…
– Будет врать-то! Кто мог из столицы приехать - те уж давно в дому и спать легли, - возразил Михей.
– А я тебе сказываю - ступай к барину!
– прикрикнул на него гость.
– Дядя Михей, не выпускай его, а я наверх побегу, - сказала Дунька, безмерно гордая тем, что Архаров сейчас ее похвалит.
Не успел Михей задуматься, с чего это кавалер, принятый им во мраке за секретаря Сашу, говорит таким знакомым девичьим голосом, как Дунька уже взбежала на заднее крыльцо и, размахивая шпагой, понеслась к лестнице.
Архаров действительно сидел в шлафроке за пасьянсом, а Саша, сидя рядом, бубнил какие-то французские слова, тут же перекладывая их на русскую речь.
Оба разом повернулись к распахнувшейся двери.
– Дуня, ты, что ли?
– спросил Архаров, глядя на забавную фигурку и на обнаженный шпажный клинок.
– Николай Петрович, мы там злоумышленника изловили, к тебе в дом крался, - бойко доложила Дунька.
– Здоровенный детина! Сперва-то отбивался, а как к стенке прижали - заблажил. Барина, кричит, позовите! Пришел воровать - ан не вышло, так ему теперь барина подавай!
Архаров усмехнулся. Он оценил комизм положения - особняк, в коем довольно дворни мужеска полу, обороняет щегольской шпажонкой Дунька-Фаншета, и, понятное дело, премного тем счастлива.
С другой стороны, уж не чувствует ли она себя хозяйкой этого особняка?
– Пошли, Дуня, поглядим, что за детина такой. Саша, посвети.
Саша, взяв двусвечник пошел вперед, оберегая ладонью огоньки, а Архаров, поравнявшись с Дунькой, преспокойно лапнул ее за грудь и стиснул весьма ощутимо. Так он выразил свою благодарность. А заодно и поставил девку на место - коли ты для того сюда бегаешь, чтобы тискали, так не забывай сего…
По дороге присоединился Меркурий Иванович с фонарем и пистолетом.
– Вы, ваша милость, вперед ходить не извольте, - предупредил он.
– Мало ли, что у вора за пазухой.
Откуда-то возник Никодимка: в доме переполох, как же без него? На крылечко вышли целой компанией.
– Возьми, дармоед, фонарь, освети-ка гостя, - приказал Архаров.
Никодимка сделал, как велено.
Все - и Мишей, и Сенька с вилами, и Меркурий Иванович, и Архаров, и Дунька, - увидели затененное треуголкой лицо - крупное, бывшее бы красивым - особливо темные глаза были хорошо, - кабы не грубый шрам на левой скуле.
– О Господи!
– воскликнул Меркурий Иванович.
– Мать честная, Богородица лесная!
– одновременно выпалил Архаров.
– Сенька, дурак, пошел вон с вилами! Ваше сиятельство, извольте в дом скорее!
– Коли сей кавалер пропустит, - сказал Алехан Орлов, показывая на Дуньку.
– Я думал, заколет, помру тут у тебя на задворках без покаяния. Лихие у тебя домочадцы, так и тычут шпагами!
Он шутил - Дуньку, во что бы ни обрядилась, можно было признать по голосу, а вдобавок Саша высоко поднял двусвечник, и всем были видны три мушки с амурным смыслом - «любовное соединение», «радость» и «горячность». Орлов, как придворный кавалер, превосходно знал и язык мушек, и язык веера.
– Поди, Дуня, - сказал сильно недовольный ее деятельностью Архаров, и Дунька озадаченно на него уставилась. И было отчего - она угадала в голосе любовника испуг.
Архаров со своей любовью к лестницам и ступенькам всегда, когда оказывался в обществе людей намного более чиновных и знатных, чем он сам, боялся что-то сделать не так, боялся настоящим страхом, особливо же в обществе дамы, занимавшей самую высокую из ему известных ступенек в России. Алехан Орлов, пусть и давний знакомец, был персоной значительной. Из пяти братьев Орловых лишь он сумел заслужить подлинное уважение государыни и, хотя она отказалась от амурных услуг Григория Орлова, Алехан сохранил и свои посты, и свое значение. Архаров знал, что этого великана со знаменитым шрамом опала вовеки не коснется, разве что он сам вдруг вздумает сойти со своей высокой ступеньки. Кабы Алехан предупредил бы о своем визите - Архаров загонял бы дворню и принял его наилучшим образом, в душе благодаря княгиню Волконскую, заставившую навести порядок хоть в гостиных и столовой. И тогда Архаров был бы уверен, что сумеет своим приемом угодить графу Орлову. Теперь же, когда высокопоставленный гость застал его врасплох, Архаров сильно беспокоился, что вызвал у графа неудовольствие.
– А как не тыкать шпагой, когда лица не разглядеть? А видно один силуэт!
– возразила Алехану бесстрашная Дунька. Она была безумно рада, что вспомнила-таки французское слово. И что могла похвалиться перед Архаровым своей образованностью - в отместку за его попытку ее спровадить.
– Силуэт?
– повторил граф.
– Ишь ты! А что сие слово означает - знаешь толком?
– А как не знать! У покойного французского короля был главный министр господин де Силуэт, скупердяй такой, что у него снегу зимой не выпросишь. Очень ругался, что дамы и господа тратят деньги на портреты. Вот его и проучили - нарисовали одной черной красной - вроде как тень… И нос длинный, чтобы смешнее было. И такое художество в моду вошло! Дешево, да сердито!
– доложила Дунька.
– И эти черные картинки, когда лица не разобрать, зовутся силуэтами.
– Стало быть, ты, сударыня, увидела мой силуэт, - уже не притворяясь, будто принимает Дуньку за кавалера, сказал Алехан.
– И у тебя, Архаров в доме все та же страсть к Франции и французам, что в высшем свете. Спасу от нее уж нет…
Тут Дуньку осенило.
Она вспомнила ту давнюю эпиграмму, коей обучил ее господин Захаров, и произнесла ее с теми же интонациями, сперва - комически-горестными, затем - победительными:
– Что дал Гораций, занял у француза -