Блудное художество
Шрифт:
– Французы, что ли, в дело замешались?
– вдруг вспомнив почему-то, как Федька заколол ножом мнимого аббата, спросил Архаров.
– Грешил я и на турок, и на Польшу. Ты не забудь - по моим сведениям, авантурьера из Турции явилась. А тогда же мне парижские газеты показали. Знаешь «Французскую газету»? Ну так в ней и напечатано было, что при дворе маркиза Пугачева есть два турецких советника, и оба ходят в масках. Однако я нюхом чуял французов, сударь мой. Было сие сперва таким… как бы поделикатнее… никчемным подозрением было, что вилами по воде писано…
Архаров всегда был далек от политики. Смолоду она вроде ни к чему - знай себе служи, а теперь и без нее забот хватало. Коли начнешь ломать голову над загогулинами и выкрутасами межгосударственных отношений, то на службу уже ни умственных способностей, ни памяти не хватит. Князь Волконский - и то не слишком обременял себя политикой. Одна Москва со всеми ее затеями трех Европ стоит…
Но сейчас что-то было в словах Алехана, зацепочка некая, вроде рыболовного крючка, да и не в словах - в самом голосе, не тревога, а горестное предчувствие тревоги - то бишь, ощущение, весьма известное подозрительному Архарову. Слово «французы» вызвало у него отклик - пока лишь кивок да беззвучное «угу». И, как Шварц прибирал к себе в чулан все, что могло со временем пригодиться, так Архаров прибрал в кладовые памяти своей даже не слово - интонацию, коей оно было окрашено.
– Не у нас сия интрига вызрела - и на том спасибо. Коли бы у нас - поменее нагородили бы врак. И заметь, Архаров, когда она вызрела! Как с туркой благополучный мир заключили и победителями пред всей Европой явились. Ни цесарцы, ни французы нам в войне победы не желали, и прусский король - та же бражка… Прискорбно французам, что понапрасну яд против нас источали. Я государыне писал - нашего Пугачева не они ли нам подсунули? Писать я не мастак, да вроде внятно все изъяснил. Французы, правда, на словах от авантурьеры нашей отреклись, поддерживать ее-де отродясь не собирались, консул французский в Рагузе господин Дериво прямо ее обманщицей назвал. Так велика ли тому цена? А ты что об этом скажешь, брат Архаров?
– У нас и своих подлецов довольно, - отвечал Архаров.
– Слыхали, небось, ваше сиятельство, что у Пугачева было найдено голштинское знамя Дельвигова драгунского полка? Коли угодно, расскажу, как оно к бунтовщикам попало. Самолично сей клубок распутывал. Вот и Фаншета подтвердит, как Оперный дом приступом брали.
Дунька улыбнулась - выходит, он помнил, как она выскочила на сцену, размахивая этой самой шпагой, которой только что гоняла его сиятельство графа Орлова.
Архаров редко хвастался своими удачными розысками - да и перед кем? В кои-то веки приехал человек, который мог понять его - и он не смог удержаться. Предложил, стараясь соблюсти достоинство, без суеты, с той тихой гордостью, какую, по его мнению, должен испытывать офицер, превосходно исполнивший свой долг.
Алехан посмотрел внимательно на Дуньку, на Архарова, отпил из стопки, усмехнулся.
– Сказывай, Николай Петрович.
Обер-полицмейстер изложил экстракт дела (Дунька вмешалась, когда он забыл название трагедии), причем в его изложении главным виновником заговора был Брокдорф. Как-то оно само собой получилось, хотя следовало бы и князю Горелову должное воздать, и Мишелю Ховрину.
– Хотел бы я знать, где прошатался Брокдорф все эти годы, - только и ответил Алехан.
– Я тут, с авантурьерой этой, уже во всяком деле двойную, а то и тройную подоплеку ищу. За нашими ротозеями стоял Брокдорф, а коли и за Брокдорфом кто стоял?
– В столице есть кому его допросить с пристрастием, - сказал Архаров.
– Но коли велят - могу кое-что разведать. Известно, с кем он сожительствовал, где жил, можно сыскать разбежавшуюся из того дома прислугу, а вот с дворовыми господина Горелова все не так просто - кому-то наверху страсть как не хочется, чтобы княжеские шашни всем ведомы учинились. Может статься, тех дворовых людей не то что в Москве - а и на свете более нет.
– Хочу убедиться, что между маркизом Пугачевым и авантурьерой доподлинно никакой связи нет… - тут Алехан засмеялся.
– А лихо твой дьячок голштинца оглоблей поперек спины оплел!
Архаров улыбнулся. История, как Устин расправился с Брокдорфом, и в доме Волконского также всем весьма понравилась.
Они вернулись к авантурьере.
– С чего эти умники Разумовского к бунту приплели, я уж потом догадался. Фамилия в Европе известная - племянников гетмана Кирилы Григорьевича туда на ученье отвозили, да и сам он с детьми дет десять назад за границу ездил. Начали строить турусы на колесах - а не покойной ли государыни от Андрея Григорьевича детки? Она ж и не скрывала особо своих амуров с Андреем Григорьевичем…
– А верно ли, что они повенчались?
– спросил Архаров.
– То тебе доподлинно только сам Андрей Григорьевич мог бы поведать, да четыре года как в могиле лежит. Прочим же веры нет - как кому надобно, так и врет… Вот отколе и выросли враки нашей авантурьеры - кто-то что-то о детях покойной государыни сбрехнул. Она ведь, затейница наша, не сразу себя Елизаветой Второй додумалась объявить, она перед тем была мадам де Тремуйль, а затем еще персиянкой себя вообразила - Али Эметте, и черкесской княжной уж заодно. Географию по ее прозваниям изучать способно…
– Что ж авантурьера? Хороша ли собой?
– спросил Архаров.
– И доподлинно нет ли сходства с покойной государыней?
– Да что уж там хорошего. Нам с тобой девку в теле подавай, статную, пышную, веселую, молодую… - Алехан, усмехнувшись, подмигнул Дуньке.
– Она же не так чтобы молода - а двадцать пять ей давно, поди, стукнуло.
Дуньке до двадцати пяти было еще далеко, и Алеханов кумплиман она приняла так, как следовало: задрала нос, якобы показывая недовольство.
– Росту небольшого, телом очень суховата, лицом ни бела, ни черна, да еще с веснушками, косы и брови темно-русые… - тут Орлов задумался, вспоминая.
– Нос горбатый, длинноватый. Сходства, сам видишь, никакого. А вот глаза пребольшие… темно-карие… прелестные глаза… ими и завлекает…
Видать, было что-то между той женщиной с темно-карими глазами и его сиятельством, подумала Дунька. Может, даже и не амурились, а что-то было.
И Архарову то же на ум пришло, только он ощутил сожаление, которого сам себе бы не мог, да и не хотел объяснить: вишь, и тут не сбылось…
Вовремя явились Меркурий Иванович и лакей Иван, стали устраивать трапезу. Дунька, глядя на тарелки с холодными мясами, соленьями и маринадами, тоже вдруг есть захотела. Она не была светской девицей и не знала, что прелестнице положено питаться так, как птичка клюет. Аппетитом Бог Дуньку не обидел.