Блудное художество
Шрифт:
Имя, конечно же, было фальшивое, но надо ж как-то этого злодея звать - и до выяснения настоящего им стали пользоваться все, от Архарова до Никишки.
Мнимый архаровец оказался человеком приятным, показывал карточные фокусы, пел сладкие немецкие песенки, баб к себе тайком не водил, заплатил за комнату вперед, опять же - соседи, зная про такого постояльца, присмирели - кому охота связываться с Рязанским подворьем?
– Многие ли соседи его видели?
– спросил Архаров.
– А кто их разберет. Он поздно со службы возвращался, у нас-то рано ложатся.
– Приятный, стало быть, кавалер?
Абросимов пребывал между жизнью и смертью, ближе к смерти, а найденный во дворе на травке парень в одних портках тоже был опасно ранен пистолетной пулей. Он оказался двоюродным племянником старика Елизарова, едва не спятившая от страха баба - его женой. Кабы не Федька - приятный кавалер и ее бы пристрелил.
– Бабу следует строго допросить, - сказал Шварц.
– Она непременно должна о нем что-то знать существенное.
– С чего ты взял, Карл Иванович?
– Она могла быть любовницей Фалька и знать некие особые приметы на теле.
– При живом-то муже?
Архаров имел в виду, что женщина каждую ночь проводила в мужней постели, а днем постоялец отсутствовал. Но Шварц его огорошил - сказал, что ему и не такие случаи известны.
– Стремление человеческого рода к воссозданию себя способствовало созданию еще всякой всячины, - произнес он, подняв перст, словно изрекал нравоучение.
– И когда неверная супруга желает лишиться добродетели, она действует как опытный полководец против злокозненного врага.
– Ну, допустим, баба видела бородавку или там шрам. А ее мужа для чего убивать?
– Муж также мог видеть бородавку или шрам. Я разумею, в бане.
– Игривое у тебя нынче настроение, Карл Иванович, - только и мог сказать Архаров. Но позволил взять бабу вниз и показать ей орудия дознания, чтобы она охотнее заговорила.
Старика усадили с Тимофеем и велели переписать всю родню - надобно было проверить, не туда ли, к родне, прибежали прятаться фальшивые полицейские.
Архаров думал уж, что может взяться за иное дело, но приехал Захар Иванов, вместе с десятскими делавший обыск в доме Елизарова.
– Извольте, ваша милость, - сказал он, выкладывая на стол маленькие золотые ложки с ручками из красной яшмы. Было их четыре штуки.
– Мать честная, Богородица лесная, - сказал на это Архаров.
– Найти мне Клавароша, живо!
И, когда француз явился, спросил его строго:
– Мусью, ты когда к Шитовым фехтовальным учителем наймешься?
– Я, ваша милость, произвожу необходимые переговоры, - отвечал Клаварош.
Переговоры осложнялись тем, что после ночных приключений в подвале Гранатного двора господин де Берни не выходил из дома. Преподавать арифметику детишкам можно и сидя, а по комнатам он перемещался с тростью - это Клаварош знал точно. Он дважды пытался навестить земляка, и оба раза наталкивался на привратника, долбящего одно:
– Господа не велели пущать.
На третий раз де Берни оказался случайно в сенях, и Клаварош пероемолвился с ним словечком, прося походатайствовать о своей особе. Так что дело было покамест не совсем безнадежное.
Архаров разослал всех, кто на тот час был в полицейской конторе, по елизаровской родне, но проку было мало - подчиненные возвращались без всяких сведений.
И неудивительно - затеряться в Москве очень даже просто, и, может, господин Фальк вместе с беспутным Семеном Елизаровым сидят себе где-нибудь в Кривоколенном переулке, в трех шагах от полицейской конторы, да посмеиваются.
Михей Хохлов с ног сбился - искал тех шуров и мазов, которые были прикормлены и снабжали полицейских нужными сведениями. С такими осведомителями встречались не вссе архаровцы, а лишь немногие - так оно надежнее. Были бы Демка и Яшка-Скес - можно было бы и их послать к давним приятелям. Но Демка сбежал, а куда подевался Скес - никто не мог понять. Устин бегал к нему домой, перепугал квартирных хозяев, но приятеля не нашел и собирался уж бежать в соседний храм Гребенской Богоматери - служить молебен от отыскании пропажи.
Но до молебна дело не дошло.
– К вашей милости баба, - доложил Клашка Иванов. И была в голосе некая тревога.
– А что за баба?
– не отводя глаз от бумаг, осведомился Архаров. Перо в его руке было чревато кляксой, и он желал поставить росчерк, пока не испортил важного письма.
– Рябая, как сорочье яйцо.
– Дурак, с каким делом?
– Вашк милость, она…
– Ну?
– Она вот так, шепотком, сказывала: слово и дело-де…
– Что?!
– едва не хором спросили Архаров и Шварц.
Страшное «слово и дело государево» уже тринадцать лет как по указу покойного государя Петра Федоровича было отменено. Беды оно наделало немало - всякий мог, выкрикнув эти слова, пристегнуть к ним любой донос, и розыск по тому доносу был суровый. Со временем скопилось множество вздорных и нелепых дел, а также явилось, что многие доносчики проделывали сей кундштюк единственно из желания подставить невинных, а самим избежать наказания.
– Вот так и сказала.
– Веди сюда, - велел Шварц.
– Я полагаю, даже самая глупая московская баба помнит, что сия формула означает, и остережется ее вслух повторять…
Клашка отворил дверь пошире и впустил молодую бабенку, на вид бойкую, сообразительную, хотя и неопрятную. Она была накрашена так, как издавна водилось на Москве, - ярко и густо, но скрыть заметных рябин от оспы на лице не сумела. В левой руке у нее был узел.
– Ну, с чем пришла?
– спросил Архаров.
Бабенка подошла к столу и, нагнувшись, прошептала:
– Слово и дело государево…
– Говори.
Бабенка потупилась, вздохнула и, получив от Клашки легкий тычок локтем в бок, начала: