Блудное художество
Шрифт:
– Я не твержу! Я боюсь!
Федька махнул рукой и зашагал обратно. Устин поплелся следом.
– Федя, глянь!
– вдруг позвал он.
У кустов, за которыми не было видно забора, Устин нечаянно отыскал затоптанный в серый речной песок пояс. Это был простой тканый кушак, каким перехватывают рубаху, уже старый, с мохнатыми концами.
– Ну и что?
– уныло спросил Федька.
– А постой! Тут кто-то воевал!
В кустах, похоже, возились пьяные медведи.
Устин и Федька переглянулись.
– Калитка, - почему-то не громко сказал, а прошептал Федька.
– Где тут у них калитка?
Калитка нашлась саженях в пяти от места побоища. Федька постучал по ней - дворовый пес не залаял. Тогда он толкнул калитку.
Устин сперва держался у него за спиной, но пока Федька собирался войти - Устин проскочил во двор первым.
И сразу понял, что в доме неладно.
Об этом сообщил развязавшийся узел, лежавший у заднего крыльца. Кто-то впопыхах кое-как увязал одежду и сапоги, но не умял поплотнее, криво перекрестил углы простыни - все развалилось, а собирать и перевязывать заново, похоже, не было времени.
Федька достал нож.
– Ты хоть палку какую возьми, - безнадежно сказал он Устину.
– Думай, будто от псов отбиваешься.
После того, как Устин однажды в беседе о праве архаровцев первыми пускать в ход оружие привел вместо аргумента цитату из Священного Писания о необходимости, получив удар по правой щеке, подставить левую, полицейские присматривали, чтобы он не последовал цитате при выполнении служебных обязанностей.
В доме не было ни души. Федька и Устин, вооруженный катовищем от метлы, обошли все комнаты, заглянули во все каморки. И поняли - здесь жили несколько мужчин и по меньшей мере две женщины, но все они вдруг куда-то впопыхах подевались. Даже пса увели - осталась одна веревка, привязанная к забору.
– Ты побудь тут, я добегу до Феклы, приведу ее, - сказал Федька.
– Она тут всех знает. Может, сообразим, что к чему. Коли кто сунется - задерживай.
И убежал - волнение обычно мешало ему ходить пешком, а требовало скорости и некого внутреннего полета.
Устин уселся на крыльце и тосковал с четверть часа или поболее - пока не вернулся Федька.
– Фекла пропала!
– сообщил он.
– Детишки дома одни, бабы нет!
– Господи Иисусе!
– отвечал Устин.
– Это что же деется?!
– Велели ж ей дома сидеть!…
Устин развел руками.
Конечно, Федька предпочел бы, чтобы его напарником в этом розыске был некто иной. С Ушаковым, или с Тимофеем, или с Канзафаровым они могли бы сейчас дружно и на разные лады изругать дом, его жильцов, зловредного Скеса и сгинувшую Феклушку. Устин же в такого рода деле был не товарищ.
– Фу-у, аж в горле пересохло, - сказал Федька.
– Может, они нам квасу оставили?
Но в сенях нашелся только бочонок с квашеной капустой, от которого пахло очень подозрительно.
– Вот так выпьешь рассольцу - и к дяде Агафону в мертвецкую, - буркнул Федька.
Устин в таких случаях чувствовал себя неловко - ему все казалось, будто в неурядице есть и его вина, и он должен спешно исправлять положение.
– А я из колодезя водицы наберу, - быстро сказал он.
– Вишь, у них тут свой колодезь.
Этот колодезь в отдалении был виден в открытую из сеней на крыльцо дверь.
– Старый, - отвечал Федька.
– Гляди, сруб совсем трухлявый и ворота нет.
Но Устин, пылая услужливостью, уже схватил ведерко и поспешил к колодцу. Федька усмехнулся - вот сейчас он добежит и поймет, что нужна еще веревка.
Устин наклонился над колодцем, очевидно, оценивая его глубину, застыл, отшатнулся, замотал головой и, уронив ведерко, побежал к крыльцу.
– Федя, там кто-то есть!
– Яшка!
– воскликнул Федька.
Веревки они не нашли, разодрали простыню, связали полосы. Федька скинул кафтан, камзол, башмаки, сдернул чулки, подумал - и стащил штаны. Приказав Устину держать и не выпускать, хоть бы руки оторвались, Федька скинул край самодельной веревки в колодец, перешагнул через сруб и сам полез туда.
Колодец был неглубок - поблизости от реки водоносные слои почвы располагались довольно высоко. Вода, правда, была не лучшего качества, да ведь к водовозу не набегаешься, спасибо, что хоть такая есть. Федька первым делом захлестнул веревочной петлей то, что сверху увидел Устин, - две ноги в грязных и мокрых чулках. Разворачивать тело вверх головой он не стал - это бы, пожалуй, никому не удалось меж узких стенок. Потом, выбравшись, он помог Устину тащить - и очень скоро они извлекли мертвое тело, перевалили через сруб и уложили на траву. Голова покойника, разбитая чуть ли не кузнечным молотом, была в грязи, в какой-то тине, и прикасаться к ней ни у Федьки, ни у Устина не было никакого желания.
– Омыть надобно, - жалобно сказал Устин, - и псалмы над ним читать.
– Вот и омывай, - буркнул Федька.
Он, опустившись на корточки, глядел в дальний угол двора, поросший густой травой. На душе было пасмурно. Сперва - бедняга Абросимов, теперь вот Яшка, да что это за мор на полицию напал? И почему именно ему, Феде Савину, такое сомнительное счастье?…
– Ты куда?
– спросил он Устина.
– В дом. Может, под образами Псалтирь сыщется.
– Беги лучше в контору, пусть дадут телегу, отвезем Скеса в мертвецкую. Там и почитаешь псалмы.
Устин взял ведерко и стал привязывать к ручке простынную полосу.
– Оставь, - велел Федька.
– Там не вода, а грязь одна. Этот колодезь давно засыпать пора.
– Может, поверху немного чистой воды найдется, с Божьей помощью…
– Не найдется. Добеги уж лучше до соседей. Заодно расспроси, кто тут живет и какого бы рожна им вдруг всем удирать.
Отдав это распоряжение, Федька выпрямился и пошел к оставленным на траве штанам и камзолу.
Устин сообразил, где должны быть ворота, да и несложно было - здесь, на краю его родного Зарядья, оставалось очень мало старых московских домишек - местность под названием Васильевский луг была отдана государыней под огромный Воспитательный дом. Это заведение было прекрасно известно архаровцам - все найденные в неожиданных местах младенцы до двухлетнего возраста, на коих никто не предъявлял прав, туда отвозились.