Боевой вестник
Шрифт:
Вэйлорд помнил две вещи, даже три. При дневном свете мангусы дерутся заметно хуже, чем в ночи. Второе: они охотно жертвуют собой, заманивая распаленного битвой и увлеченного победами человека в кольцо своих вооруженных собратьев, из которого уже не выбраться. И третье: если не лишить мангуса головы, он еще может подняться, даже если все тело покрыто ранами, смертельными для человека.
— Пробивайся ко мне, Вигги! — кричал Вэйлорд, яростно отражая атаки трех врагов. — Не давай себя заманить!
— Не будь я потомком великого Эвера, если позволю себе спасовать перед этими тварями!
— Не глупи! Проклятье!
Лезвие вражеского меча скользнуло по предплечью,
Вэйлорд отчаянно пытался пробиться к королю, но поверженных врагов заменили еще трое. Однако основная масса мерзких тварей все же атаковала не Нэйроса, а самого Хлодвига. Целью был именно он, а Вэйлорду лишь не давали приблизиться к королю. Вдвоем, заняв круговую оборону и сражаясь спина к спине, они бы не оставили молчаливым мангусам шансов, будь их даже вдвое больше.
Вэйлорд все же разделался с теми, кто сдерживал его, и бросился к королю. Глаза заливали жгучий пот и кровь из рассеченной брови, однако он, стараясь не обращать на все это внимания, кинулся на выручку к королю. Мангусы не сразу заметили его появление, увлеченные тем, что теснили Хлодвига и сыпали на него удары. Схватка вскоре закончилась.
Хлодвиг тяжело дышал, стоя на коленях и опираясь на меч, торчащий из тела обезглавленного врага.
— Виг! Ты ранен? — вскрикнул Вэйлорд.
— Оставь, — прохрипел король. — Осмотри тела и обезглавь тех, что еще не обезглавлены. Если есть поблизости колдуны, то эти выродки опять поднимутся. Не медли же, ну!
— Да, государь! — Вэйлорд бросился исполнять его волю.
Хлодвиг оказался прав, да Вэйлорд и сам не сомневался. Один искалеченный и изрубленный полз к лесу, другой, лишенный глаз ударом меча, искал на ощупь свое оружие. Ворочались еще трое или четверо. Нэйрос немедля заносил меч и отсекал их поганые головы, для пущей надежности пинками отбрасывая подальше от тел.
Закончив с этим мерзким занятием, он поспешно вернулся к Хлодвигу. Тот все еще стоял на коленях и был бледен.
— Брат мой… — простонал он, сплевывая кровью. — Есть у меня для тебя две новости… Добрая и скверная…
— Что такое, Вигги? — Вэйлорд опустился рядом с ним. — Ты неважно выглядишь…
— Как же я ненавижу это прозвище, волчара… Добрая весть… мы одолели этот колдунский сброд… А скверная…
Король вдруг упал лицом вниз, едва успев выставить дрожащую ладонь. То, что увидел Вэйлорд, повергло его в ужас. В спине короля Гринвельда торчал обломок лезвия меча. Быстро осмотрев окружающие тела, он увидел обломанный меч в дорожной пыли и ужаснулся еще больше — у того отсутствовала треть лезвия. Значит, сталь вошла в тело короля почти на полторы ладони в глубину.
— О боги!
— Не вздумай вытаскивать… Нэй… — простонал Хлодвиг. — Эта сталь… еще поддерживает во мне жизнь…
— Да, но…
— Заткнись, Нэй… Ты прав был… А я глупец… Не послушал… старого друга… Но… поздно уже… Дай мне клятву, брат мой…
— Все, что попросишь, брат. — Вэйлорд склонился над королем, ненавидя весь мир за свое
— Как же… — превозмогая боль, Хлодвиг усмехнулся. — Прямо-таки все… Позаботься о королеве. Позаботься о королевстве… Ради меня и памяти моего брата Горана, позаботься о моей девочке, Элиссе. И… Леон… Он далеко сейчас… но ты ему будешь нужен… Как никто другой… И как никто другой, ты нужен… Гринвельду… война близка… эти псы той войны… тому подтверждение… я не требую, Нэй… я прошу тебя…
— Не сомневайся во мне, брат мой и государь. А теперь давай я помогу тебе взобраться в повозку. Тебя надо скорее доставить в Вергерон. Там цитадель вестников. А значит, там очень искусный лекарь имеется.
— Пустое все…
— Заткнись. Не трать силы…
Вэйлорд быстро собрал все сено в одном месте, сделав мягкую лежанку, и стал осторожно затаскивать туда Хлодвига. Тот стонал и вскрикивал от боли, и по всему было видно, что силы покидают короля.
Наконец Вэйлорд уложил умирающего на сено, и повозка двинулась, разворачиваясь обратно на юг и подскакивая, когда под колесо попадался мертвый мангус. А Вэйлорд нещадно хлестал старую клячу, которая осталась равнодушна к запаху пролитой крови и смерти, что витала вокруг нее совсем недавно.
— Прошу… Нэй… не гони… больно… — простонал Хлодвиг.
Вэйлорд понимал, что ему надо спешить, если он хочет спасти короля. Но он также понимал, что тряска телеги убьет раненого. Он мотал головой, злясь и проклиная колдунов Мамонтова острова и их посланников. Как же быть? И можно ли вообще спасти человека, имеющего такую рану? Терзаясь раздумьями, Вэйлорд все же решил, что нельзя причинять Хлодвигу еще большие страдания, и повозка двинулась шагом.
Нэйрос постоянно оборачивался, глядел на короля. Тот лежал на животе, сжимая клоки сена в бледных кулаках и повернув голову, чтобы видеть синее небо. Ведь так уныло видеть на смертном одре лишь сухую траву перед лицом и ползающих букашек, которые вскоре начнут откладывать личинки в мертвой плоти, что еще недавно была живым тобой.
Обернувшись в очередной раз, Вэйлорд заметил, что тело короля уж очень расслаблено, а взгляд стал иным. Он остановил повозку и осторожно тронул Хлодвига за плечо:
— Государь… Государь! Вигги!
Тот не откликался. Глаза короля были пусты и безжизненны, как мутное стекло. Хлодвиг Эверрет смотрел в никуда, уже из мира мертвых.
— Не-ет! — заорал Вэйлорд, спрыгивая с повозки и яростно пиная переднее колесо. — О боги, нет!
Черный лорд с Волчьего мыса не помнил, плакал ли он когда-нибудь в жизни. Но сейчас слезы потекли из глаз ручьями.
— Будьте вы прокляты! — орал он.
В отчаянии и неописуемой ярости он оторвал деревянный борт телеги и с размаху разбил о твердую землю в щепки.
— Не-е-ет!
Величайшее из королевств, именуемое Гринвельдом, а где-то Зленомиром или Пегасией, только что потеряло своего короля — Хлодвига Эверрета Четвертого.
ГЛАВА 18
Письмо, видение, снова письмо
Принц Леон окончательно потерял покой. Все мысли и чувства его занимала Инара, прекраснейшее из созданий. Поединки с Харольдом Нордвудом он проигрывал быстро и понимал, что это вспыхнувшие чувства к императорской наложнице сделали его слабым, однако ничего не мог с собой поделать. Ее глаза, ее робкая улыбка и божественный лик стали смыслом его жизни. Он и не замечал, какая тоска охватила Шатису. Войдя вечером в его покои, рабыня не бросилась на него с объятиями и поцелуями. Лишь сказала тихо, что письмо передано.