Боевые роботы Пустоши. Дилогия
Шрифт:
– Помнишь… На Сокте ты сказала, что вступилась за меня потому, что я взрослый. Что ты имела в виду?
– Странно, что ты этого не понял. Как взрослый ты для общества гораздо ценнее ребенка. Ведь общество уже затратило на тебя массу средств и времени, чтобы сделать тебя полезным себе – воспитание, образование и прочая необходимая рутина. К тому же взрослый способен позаботиться о выживании рода, продолжить род и восполнить нехватку в детях, но никак не наоборот. Дети – всего лишь матрица для приложения труда. Сырой материал. Можно привести сравнение с флэш-кристаллом – сам по себе он не столь ценен, как информация, которая может на нем содержаться,
Прописные? Лично меня неприятно покоробили подобные рассуждения.
– Хочешь сказать, что в критической ситуации ты позаботишься в первую очередь о себе, а не о своем, предположим, гипотетическом ребенке? – недоверчиво уточнил я.
Вопрос был, конечно, провокационный, притянутый за уши, но Дьюсид он ничуть не смутил.
– Именно. Это наиболее рациональный подход к жизни. Я позабочусь о себе, чтобы у меня сохранилась возможность позаботиться о ком-то еще.
– Скорее, это наиболее циничный подход к жизни из тех, с которыми мне доводилось сталкиваться. – Я поневоле повысил голос, так рассердила меня бездушность ее утверждений. Неужели она такая во всем? И убить человека для нее – раз плюнуть? Но как же тогда ее заверения в том, что она никогда не горела желанием участвовать в грабеже и насилии? И этот ритуал, который она провела возле могилы, отдав дань почтения врагу? Или он не был для нее врагом? Наверное, я чего-то не понимаю. Что-то путаю. В башке сплошной сумбур после этих похорон. Вид мертвого человека подействовал на меня сильнее, чем я ожидал. До этого момента я никогда не сталкивался с мертвецами.
– Давай рассмотрим простенькую абстрактную задачку, – отстраненно продолжала Дьюсид, думая о чем-то ином. – Есть колония из двух десятков малолетних детей и одного взрослого-воспитателя в пустынном месте вдали от всякой цивилизации. Никаких средств связи с внешним миром. Детям всего по пять-шесть лет. Случился пожар. Всех детей взрослый успел вывести, а один застрял – частично рухнула кровля. Ребенок еще жив, но если воспитатель рискнет проявить гуманность и самоотверженность – и погибнет, то все остальные дети обречены. Без него они не выживут – без жилья, без пищи, потому что еще не умеют заботиться о себе. Вывод ясен?
– Эта задачка не имеет ничего общего с реальной жизнью, – агрессивно ответил я, чувствуя, как внутри поднимается волна самой настоящей злости.
– В тебе сейчас говорит не разум, а эмоции. Нормы морали и этики, привитые с детства. В критической ситуации все это или слетит с тебя как шелуха, или ты погибнешь. Поверь, я знаю, о чем говорю.
– Ты хочешь сказать, что будешь спокойно стоять и смотреть, как этот ребенок…
– Гипотетический ребенок, не забывай.
– Как он горит в этом чертовом огне?
– Ты не слышишь меня. Слушаешь, но не слышишь. Я пытаюсь вдолбить в твою голову простую мысль – когда случается война, а именно это вы сейчас и имеете – локальную войну, то место для гуманности, конечно, остается. Вот так сразу она не отмирает. Сказываются привитые с рождения стереотипы поведения – не убий, не навреди. Эта милая рафинированная гуманность, столь необходимая для сосуществования индивидуумов в мирное время. Действительно необходимая. Но в большинстве случаев, когда люди пытаются выжить несмотря ни на что, в условиях жесточайшего кризиса, оставшись без крова и пищи, гуманность тонет даже со спасательным кругом. Остается лишь голая и жестокая правда жизни – порвать врагу глотку раньше, чем он порвет твою. Не успел или не сумел, причем совершенно не важно, по каким причинам – моральной или физической слабости, – и список жертв естественного отбора пополнится твоим именем.
– Там, откуда ты родом, все так рассуждают? А кстати, откуда ты? Ты все еще ни слова не сказала о себе самой. Я должен знать, что ты за человек, чего от тебя ждать.
– Тебе это знать совершенно незачем, я имею право на свои маленькие тайны.
– Думаю, сейчас самое время кое-что прояснить. То, что ты порвала со своим боссом, делает тебе честь. Но ты по-прежнему находишься на моей планете, причем в качестве незваного гостя. Если ты не подчинишься общине, и мне в частности, то никакой помощи не жди. Ты обязана рассказать о себе.
– По-моему, помощь сейчас требуется вам, – спокойно парировала Дьюсид. – И я могу ее оказать. Но если ты настаиваешь именно на такой интерпретации положения дел, то я уйду. Расхлебывайте кашу, которую заварили, сами.
– Мы заварили? Да что ты несешь? Это вы сюда приперлись…
– Пожелав приобрести роботов, вы сами спровоцировали нападение.
В том, что она сказала, наверное, имелась доля правды. Но я больше не мог находиться рядом с ней, ее присутствие было непереносимо, поэтому решил прогуляться, чтобы немного остыть – мы как раз пролетали рядом с Сигнальной сопкой.
– Опусти глайдер.
– В чем дело?
– Ни в чем. Добирайся до РВЦ сама, мне нужно побыть одному.
Она высадила меня недалеко от беседки. Как только я выскочил наружу, глайдер поднялся и полетел к РВЦ, гул его двигателей напоминал звук полета рассерженного шмеля, которого выгнали работать в непогоду. Дождь сразу же набросился на меня, барабаня по голове и одежде. Но я пошел намеренно медленным шагом. Мелкие холодные капли приятно освежали разгоряченное гневом лицо. Ничего, она возле могилы стояла так, словно никакого дождя и не было, то ли действительно не замечая столь мелкой неприятности, как дождь, то ли бравируя своей выдержкой. Так что я тоже могу немного промокнуть, не растаю.
Потом я вошел в беседку. По прозрачной крыше звонко стучал дождь. Тоскливая погода соответствовала настроению. И все же здесь было лучше, чем в РВЦ, где накопилось столько нерешенных проблем. А еще там находилась Соната…
Я вызвал одну из «стрекоз», барражировавших над ущельем, сбросил в ее память запись разговора с Дьюсид и отправил ее в РВЦ. Ухану и девочкам эта информация не помешает. По сигналу с лоцмана окна и вход беседки сразу же затянулись пленочным пластиком, включились обогрев и просушка одежды, лицо омыл поток теплого воздуха. Я плюхнулся на стул и закрыл глаза. Освещение включать не стал. Ни к чему.
Этот разговор меня взбесил. Своей рациональной циничностью он что-то глубоко задел у меня в душе, вывел из себя. Так нельзя. Так нельзя рассуждать. Жизнь не сводится к односложным ответам типа «да» и «нет», правильно – неправильно, рационально – нерационально. Этику при решении подобных проблем нельзя вот так запросто выбрасывать на свалку. Дед не уставал повторять для нас, молодых, одну из своих простых, но мудрых житейских истин, – что разница между хорошим и плохим человеком состоит в основном в том, насколько они способны отвечать за свои поступки. От себя я мог лишь добавить, что и человек без нравственного начала – тоже пустое место.