Бог лабиринта
Шрифт:
На следующее утро, сидя в поезде, я на чем свет стоит проклинал себя за то, что не захватил с собой путевого дневника, так как у меня возникла внезапно потребность срочно записать очень важные мысли, только теперь пришедшие мне в голову. Я не собирался ложиться в постель с Хельгой, так как наперед знал, что ничего хорошего от этого свидания у нас с ней не останется в памяти – у нас с ней пет будущего. Вот почему я получаю такое наслаждение от Дианы, хотя женат на ней уже семь лет. Уже довольно долгое время я все пытаюсь осмыслить причины сексуального влечения. Почему же все-таки мужчина так жаждет всунуть свой вставший пенис в женщину? Должно же быть этому какое-то объяснение! Утверждать, что это просто инстинкт, – значит не сказать ничего. Когда Мопси была еще совсем грудным младенцем, мне было чрезвычайно любопытно понять, почему она сосет большой палец и одновременно держится за левое ухо. Затем я обратил внимание, что эта же привычка присуща и другим младенцам. Вероятно, она связана с кормлением материнской грудью: когда ребенок припадает к одному соску, то он автоматически тянется ручкой к другому, за который
Хельга рассказала мне любопытную историю. Она поступила в колледж очень скромной и благовоспитанной юной девушкой со Среднего Запада, придерживающейся строгих правил насчет добрачных сексуальных связей: мать ей постоянно твердила, что муж всегда сможет определить наверняка, взял ли он жену девственницей, и если она не окажется таковой, то тот ее обязательно бросит. С полгода она гуляла с разными парнями, позволяя им только невинные нежности, но немедленно пресекала их поползновения, когда они пытались посягнуть на ее девственность и снять с нее трусики. В начале выпускного года она подружилась с девушкой, сумевшей решить свои сексуальные проблемы с помощью искусственного влагалища. Это нехитрое приспособление привязывалось вокруг поясницы специальным пояском и походило на резиновую трубочку, крепившуюся на месте лобка и имевшую удлиненное входное отверстие, которое предварительно обязательно смазывалось оливковым маслом для лучшей имитации верхних губ женских гениталий. Хельга призналась, что не очень-то верила в действенность и практическую пользу этого устройства в решении своих сексуальных проблем: ее парень предупредил, что если она ему не отдастся, то он ее бросит. Тем не менее она использовало это средство, заняв его у подруги. К ее несказанному удивлению и облегчению, ее дружок совсем ничего не имел против такого соития. Они спали вместе в мотелях по уикендам. Правда, она настояла на том, что не будет снимать трусики на тот случай, если парень не сдержится и захочет проникнуть дальше положенных ему границ. Но, как она заверила, тот даже не предпринимал попытки перейти на нормальный половой акт, и она вполне была удовлетворена: он доводил ее до оргазма, лаская после того, как кончал сам. Затем она использовала это же самое приспособление еще с двумя другими дружками, убежденная, что сумела сохранить полностью свою девственность, пока однажды ночью не сняла сама это искусственное устройство и не попросила парня заняться с ней нормальной любовью.
Я вспомнил, что Диана также рассказывала мне нечто подобное о своих ранних сексуальных опытах. Однажды она поссорилась со своим парнем и, назло ему, переспала с совершенно незнакомым мужчиной, которого она впервые встретила накануне в полдень. Перед тем, как войти к нему в спальню, она предупредила, что девственница и хотела бы остаться таковой после ночи с ним. Тот без колебаний согласился на это условие, и они провели всю ночь до самого рассвета, нежно лаская друг друга, но избегая действительного соития.
Я внезапно осознал, что у меня в руках очень важный ключ к волнующей меня сексуальной проблеме. Понятно, почему тот мужчина охотно согласился на предложение Дианы. Перед ним стояла хорошенькая девушка с изящной стройной фигуркой и скромными манерами. Он жаждал познать ее. Она была для него подобна музейному экспонату с табличкой: «Не прикасаться!» У Мопассана есть рассказ о сбежавшем из тюрьмы преступнике, принявшем обличье девушки-служанки. Этот оборотень несколько месяцев помогал прекрасной женщине одеваться и раздеваться. Именно так мечтает каждый мужчина познать женщину, сидящую напротив него в метро или стоящую у прилавка фешенебельного магазина. Действительное же проникновение в ее влагалище играет для него самую незначительную роль – только как символ ее окончательной капитуляции. Он может просто глазеть на нее и воображать про себя: «Я ее поимел». Но действительно обладает ею в полной мере только тогда, когда проведет ночь в ее комнате, увидит, как она снимает с себя одежды, почувствует, как его руки нежно прикасаются к самым интимным частям ее тела, ощутит ее руки на своем теле, понаблюдает, как она одевается, причесывает волосы, накладывает на лицо косметику, узнает, какую зубную пасту она предпочитает. Сильное желание мужчиной-самцом женщины – это на самом деле жажда познать ее женственность… незнакомую, непознанную женственность, ее женскую сущность… все то, что ее окружает.
Меня всегда восхищал рассказ Клейста о маркизе фон О…, где повествуется о том, как русские солдаты захватили город и завладели юной графиней, пытаясь ее изнасиловать. Ее спас русский офицер. От перенесенного потрясения она потеряла сознание. Несколько месяцев спустя, к своему несказанному удивлению, она обнаружила, что забеременела, но была так уверена в своей невинности, что поместила в газетах объявление о поисках отца будущего ребенка. В конце концов, настоящий отец дал о себе знать. Им оказался тот самый молодой офицер – ее спаситель. У Клейста хватило мудрости завершить рассказ счастливым концом, большинство романтиков заставило бы ее совершить самоубийство из-за свалившегося на ее голову позора, а офицера – постричься в монахи из-за угрызений совести. Гете безоговорочно вынес суровый приговор рассказу Клейста, заявив, что он слишком абсурден, чтобы быть правдивым. Это безусловно свидетельствует о том, что Клейст гораздо глубже понимал человеческую природу, чем Гете – по крайней мере, что касается секса. Нельзя бездоказательно клеймить молодого офицера негодяем и распутником. Он спас героиню в духе благороднейших традиций рыцарей «Круглого стола». Когда она упала в обморок, он осторожно уложил ее на диван. Она лежала неподвижная и спокойная, будто спала. Его охватило любопытство, как же выглядит нижняя часть ее тела без одежды. Тем более, он знал, что сделать это очень просто: достаточно
То же произошло и со мной, поэтому на следующее утро я чувствовал относительное безразличие к Хельге. Она после той ночи уже полностью раскрыла себя, у нее уже не было тайн, возбуждающих мое мужское любопытство: я увидел ее поражение, ее лень, ее жажду внимания и утешения. И я вновь обрел былую уверенность в себе. До этого одна лишь вещь зацепила мое любопытство: носила ли она чулки или колготки. Когда я вошел в нее первый раз – это был естественный секс, такого рода секс хорошо знаком животным во время совокупления. После этого наше сознание освободилось от сексуального влечения…
После той встречи она написала мне дважды: в первый раз она сообщила о своей новой связи с пожилым директором какой-то компании, а во второй раз рассказала о том, что обручилась с молоденьким студентом в штате Сан-Франциско. Она умерла, и я не успел ответить на второе письмо.
Известие о ее смерти подействовало на меня, как удар, мгновенно вернувший меня в действительность. Я вдруг осознал, что усталость от лекционного турне – обманчивая. Она – результат той самой непрочности контакта с реальной действительностью. Этот отрыв от действительности и послужил причиной ее самоубийства. Наша последняя встреча – в тот же день ночным рейсом я вылетал в Сан-Франциско – произошла на квартире Джима Смита. Она поставила на проигрыватель пластинку. Но мы не услышали музыки – повисла напряженная тишина. Джим проверил громкоговорители, приложив к ним поочередно ухо, затем внимательно изучил иглу – проверил, не запылилась ли она. Ничего не обнаружил. Тогда я высказал предположение, что звукосниматель завис над пластинкой из-за неисправности устройства, охраняющего поверхность пластинки от царапин. Джим встал на четвереньки, внимательно все осмотрел и заявил, что все в порядке: игла доходит до поверхности пластинки. Тем не менее, на всякий случай, потрогал пневматическое устройство руками… и сразу же вся комната заполнилась музыкой. Он опустил иглу на какие-то ничтожные доли дюйма – зазор между пластинкой и иглой был таким мизерным, что его невозможно было заметить невооруженным глазом. Но сколь же заметными были его последствия!
Больше всего меня поражает разрыв между разумом и действительностью. Чрезмерная скука расширяет его, точно так же воздействует и усталость. Этот разрыв может быть и совсем незначительным, но, несмотря на все наши целеустремленные усилия, мы не можем достигнуть контакта с реальностью. И вдруг неожиданное потрясение наполняет все наше существо музыкой, и мы начинаем сознавать, что этого контакта раньше не было. Мы обманывались. Мы; находились в собственном вакууме, медленно душившем нас до смерти.
Позже. Во время перелета в Нью-Йорк
Я должен быть благодарен Хельге: ее смерть вывела меня внезапно из состояния безволия, в которое я позволил себе погрузиться, отдавшись течению обстоятельств. Человеческие существа подобны автомобильным шинам: чтобы достигнуть наилучшего результата, нужно постоянно сохранять их накачанными. Если шина спустила, а вы едете со скоростью несколько миль в час, то вы ее окончательно погубите. То же самое происходит и с вами, если ваша воля ослаблена. За последнюю неделю я допустил, чтобы моя воля ослабла, и еще удивляюсь, почему я так измотан.
Де Сад утверждал, что все люди – садисты, ибо даже самые добродетельные и милосердные испытывают какое-то странное удовлетворение, размышляя над бедами и несчастьями ближних. Он прав, но все это не имеет ничего общего с садизмом: по какой-то необъяснимой причине скука принуждает нас терять всякое чувство реальности. На первый взгляд, вполне можно допустить, что человек, спасенный из палатки на Южном Полюсе, на всю оставшуюся жизнь застрахован от скуки, так как в любой момент жизни он воспринимает все, что с ним происходит, как должное – ему достаточно вспомнить, как близок он был к смерти, и любые обстоятельства покажутся ему просто замечательными, независимо от того, насколько они безрадостны и унылы. На самом же деле, – такой человек способен испытывать точно такую же скуку, как и тот, кто всю жизнь проработал на одной и той же ферме, – если даже не большую. Несчастья других иногда пробуждают нас от наших снов и фантазий.