Бог лабиринта
Шрифт:
Я заметил, что другие люди начали посматривать на нас явно неодобрительно, будто мы не имели права находиться здесь и наблюдать за пожаром. Я отступил чуточку назад и прислонился к забору. Через полчаса, когда от сарая уже ничего не осталось, кроме металлических перекрытий, наконец прибыла пожарная машина.
Кто-то сзади обратился ко мне:
– Пожалуйста, назовите ваше имя.
Я обернулся и увидел плотного полицейского, строго глядящего на меня. Явно враждебно были настроены и двое сопровождавших его мужчин, вероятно, это были работники с фермы. В руках они держали пистолеты. Я назвал себя и сообщил, что пришел сюда с полковником Донелли. Старший из мужчин недовольно пробурчал:
– Ага, так значит, вы приятель Донелли.
Я с удивлением отметил враждебный тон его голоса.
Полицейский недовольно глянул на него и обратился ко мне:
– Скажите, пожалуйста, вы долго тут находи-тесь?
– С самого начала пожара. Мы прогуливались неподалеку, когда заметили дымок в сарае.
Меня озадачил следующий вопрос, хотя ответ на него было дать нетрудно.
– Кто вы?
Когда я объяснил, что читаю лекции в Батон-Руж, полицейский стал вежливее. У меня в кармане лежал контракт
– Итак, нам пора уходить.
Пожарная машина наконец начала лить воду на уже догорающий пепел, и облака пара и дыма взметнулись в воздух, неся за собой обгоревшие угли.
– Что тут происходит? Почему они так враждебно настроены?
– Не обращайте внимания. Тут всегда подозрительно относятся ко всем незнакомцам.
– Надеюсь, они не думают, что это мы подожгли сарай?
Он неопределенно пожал плечами и беззаботно начал насвистывать мелодию веселой «джиги». Он шел назад такими же широкими шагами, но меня поразило, что его напряжение исчезло. Когда он спешил на пожар, то лихорадочно болтал без умолку и был похож на человека, которого преследует какая-то навязчивая идея. Теперь он расслабился и пришел в отличное расположение духа. Когда мы входили в дом, он даже положил мне на плечо руку и облегченно сказал:
– Итак, я думаю, мы заслужили по доброй рюмочке.
Он достал бутылку английского эля «Уортингтон». Когда я смотрел, как он беззаботно что-то напевает про себя, наливая эль в бокалы, я тоже слегка расслабился, усталость подавила во мне чувство страха, и смело задал ему вопрос:
– Надеюсь, вы не имеете никакого отношения к пожару?
На мгновение я испугался: не слишком ли многое я себе позволяю. Но он спокойно протянул мне бокал эля и с невинной ухмылкой нашкодившего школьника, которому все сошло с рук, сказал:
– Странный вопрос. Каким это образом я мог поджечь сарай?
Внезапно, с какой-то необъяснимой определенностью я понял, что именно он был виновником пожара. Возможно, моя уверенность в его виновности исходила из-за тона его голоса или из-за того, как он воспринял мой вопрос. Он нисколько не удивился ему, а ведь невинный человек проявил бы недоумение, переспросил бы, по крайней мере, правильно ли он меня понял. Я устроился в кресле и пригубил эль. Когда я снова взглянул на него, моя уверенность исчезла: ведь он же был у меня на виду целый день и никуда не отлучался…
– За Эсмонда Донелли! – провозгласил он, и я выпил эль под этот совершенно неуместный тост.
Он направился на кухню, и я услышал, как он принялся готовить какое-то блюдо. Он громко включил радио – еще один знак хорошего настроения Донелли. Прохладный бриз подул в раскрытое окно. Чем больше я думал о происшедшем, тем больше убеждался в том, что он заранее знал о пожаре. Все свидетельствовало об этом: настойчивое желание, чтобы я остался и разделил его триумф, бессмысленная болтовня, абсурдно долгая прогулка под палящим солнцем, пистолет, который он захватил с собой, и огромный пес, охранявший его во время этого опасного мероприятия, все увеличивающийся темп его шагов по мере приближения к месту пожара и то, как он часто поглядывал на часы. Этот человек имел все признаки пироманьяка. Он был явно помешан на пожарах. Вполне возможно… я внезапно почувствовал, как у меня выступил холодный пот… возможно, он был виновником и того пожара, за который повесили несчастных негров? Вероятно, какой-то неизвестный его сообщник поджег сарай при нашем приближении. Конечно, это было слишком опасно. Или он использовал для поджога какое-нибудь устройство, поставленное на определенное время? Вероятно, разгадка именно в этом.
Я допил свой эль и задремал. Я проснулся, когда он принес еду – батат, поджаренный по-французски картофель и сосиски. Он налил мне еще эля. Я с аппетитом ел с подноса, стоящего у меня на коленях. Он тоже явно был очень голоден. Во время еды мы хранили молчание, и я изредка бросал украдкой на него взгляды. Он совсем не походил на грозного графа Дракулу, хранящего свою ужасную тайну. Он имел вид усталого человека лет пятидесяти, который проголодался и хочет спокойно пообедать. Конечно, моим долгом было бы высказать свои подозрения кому-нибудь… возможно, декану факультета английской филологии университета Луизианы. Но я знал, что не смогу сделать этого. Он был гостеприимным хозяином. Мне оставалось только надеяться, что и без моей помощи его вскоре схватят с поличным.
Мы закончили обед к девяти часам вечера, и я сказал:
– Вы очень гостеприимны и добры, но мне действительно пора подумать об отъезде…
Он поставил на поднос грязные тарелки и, как бы между прочим, заметил:
– Разве вы не познакомитесь с рукописями Донелли?
Я с трудом поверил в услышанное.
– Рукописи Донелли?
– Ведь именно ради них вы меня навестили, не так ли?
– У вас есть рукописи Эсмонда Донелли?!
Он кивнул головой и унес поднос с посудой. Когда он вернулся, то вытащил из кармана ключ и открыл зеленый сейф, стоящий в углу комнаты. Он предупредил:
– Конечно же, эти рукописи не подлежат публикации.
В верхней части сейфа находился деревянный ящик, а внизу лежало множество пожелтевших от времени конвертов. Он взял один из них и протянул мне. Почерк был четкий, некоторые слова сокращены, но их легко можно было прочитать:
Фалмаут, 6 марта 1787 года
По оконному стеклу медленно сползают капли дождя, западный ветерок волнует нежной рябью водную гладь, комната заполнена
Годвин утверждал, что блаженный епископ Камбре представляет собой гораздо большую ценность, чем его горничная, но я не променял бы прелестную плутовку, которая прошлой ночью разделила со мной ложе, и на десяток епископов. Обворожительная красотка по имени Клара прислуживала нам за ужином, и Бекфорд – она была не в его вкусе – заявил, что сзади она похожа на мальчишку. Я заметил, что ягодицы у нее слишком изящны для мальчика и, в конце концов, если судить по ее маленьким грудям, которые я мельком увидел в разрезе ее платья, когда она наклонилась над столом, чтобы полить растопленным маслом омара, то она просто красавица. Когда она подошла поближе, я ей шепнул, что дам ей крону за один лишь поцелуй, она застенчиво улыбнулась, лицо у нее залилось нежным румянцем. Пока Бекфорд не заговорил о ней, я не обращал на нее особого внимания, но теперь все мое существо было сосредоточено на ней, и маленький божок любовного томления вошел в мою грудь и заставил мое сердце забиться сильней. Всякий раз, когда она входила в комнату, я пожирал ее жадными глазами, и мне показалось, что я готов предложить ей руку и сердце, чтобы поближе познакомиться с ее сокровенными прелестями, скрытыми от посторонних глаз. Должен признаться, я менее любвеобилен, чем Бекфорд, но у меня ненасытное любопытство Пандоры, для удовлетворения которого я способен забыть провсе предосторожности. Когда Клара вновь приблизилась ко мне, чтобы наполнить мой опустевший бокал, я нежно провел рукой по ее гибкому стану и слегка задержал руку на ее бедре. Я решил, что если она воспротивится моим ласкам, я не буду добиваться большего. Но она продолжала стоять спокойно, как ни в чем не бывало, подобно хорошо объезженной кобылке. Вошел хозяин, принесший еще глинтвейна, и я снял руку с ее бедра. Больше мне не предоставилось возможности прикоснуться к ней во время ужина, но когда я выходил из столовой, я вложил гинею ей в руку и прошептал:
– Это тебе, дорогая. Тебя ожидают еще пять гиней, если ты придешь ко мне, когда все заснут. Она промолчала, скромно опустив глаза долу, но деньги взяла. Бекфорд потом сказал мне, что она замужем за рыбаком и что я, вероятно, понапрасну выбросил деньги на ветер. Я ответил, что деньги, отданные хорошенькой девушке, никогда не потрачены даром, если она добродетельна – они принесены в дар на алтарь Афродиты, которая в свое время обязательно отблагодарит принесшего дар по достоинству.
На этот раз Бекфорд ошибся, и моя нимфа скользнула ко мне в постель в три часа утра, когда я уже оставил все надежды, и щедро вознаградила меня за долгое ожидание. Я шепотом осведомился, где же ее муж, и она ответила, что он ушел в море с бригадой рыбаков. На ней была грубая ночная рубашка, которую я нетерпеливо задрал ей до шеи, нашептывая ей нежные слова, и начал покрывать все ее тело страстными поцелуями. Я ненавижу мужчин, лишающих девушку чести и считающих, что получили право обращаться с ней грубо. Добавлю, что красавица оказалась настоящей рожденной из пены Афродитой, и вполне заслуживала достойного богини поклонения. Я начал ласкать ее ушки кончиком языка и нежньми словами, потом мое красноречие перешло на ее груди и проникло в шелковый храм между ее ног. К этому времени ее ягодицы нетерпеливо задвигались в сильном возбуждении, поэтому я переместил язык на подобающее ему место к ней в рот и вошел в нее как можно осторожнее и нежнее. Мы любили друг друга спокойно и нежно, едва качая матрас, когда ее колени вдруг обхватили меня, и она вся содрогнулась, подобно серебряному взрыву яркого метеорита в звездном небе. Я долго продолжал лежать в ней, целуя ее в губы, будто старался как можно дольше продлить эти чудесные мгновения, с трудом веря, что эта белоснежная богиня – та самая Клара, которая заливала подливкой мой ростбиф, мельком обнажая розовые соски молодых грудей, которые выглядели такими свежими и нетронутыми. Хотя ее ягодицы, которые были слишком изящными для мальчишки, успокоились, мой жеребец нетерпеливо дрожал внутри нее, будто никак не мог поверить, что обрел такую чудесную конюшню. Я решил подольше побыть в ней неподвижно и посмотреть, сколько я смогу еще сдержать извержение своей звездной жидкости, но она вмешалась в мои замыслы, просунув ручку между нашими телами и начав поглаживать моего жеребца кончиками нежных пальцев. Жеребец встрепенулся, и земля оросилась дождем. Мы продолжали неистово любить друг друга до самого рассвета, а когда она меня, покинула, я остался лежать в постели, размышляя над нашим спором с Бекфордом, который мы вчера вели в экипаже. Я оспаривал его утверждение, что греческая манера любви более духовная и экзальтированная, чем обычная любовь между мужчиной и женщиной. В своем счастливом упоении я мог только пожелать Бекфорду провести такую же ночь с Кларой, чтобы он убедился на собственном опыте, что такое блаженство недостижимо между здоровыми, волосатыми мужчинами, которые похотливо сражаются на рыцарских турнирах пиками плоти.
Я увлеченно погрузился в чтение, совершенно забыв о присутствии Донелли, и с сожалением думал о том, что эти записки не предназначены для печати, и ловил себя на мысли, что подобное потрясение я уже однажды испытал в своей жизни, когда впервые увидел картины Остин на художественной выставке в Диагфилефе.
Донелли откупорил еще одну бутылку рома, но я отказался пить ром, хотя пригубил еще эля. Когда я закончил чтение этого отрывка, то с сожалением отложил в сторону рукопись.
– Вы абсолютно уверены, что не хотите этого напечатать?