Бог любит Одессу
Шрифт:
– Где ты нахватался этой мистики?
– Там, куда ты меня отдал тренировать двадцать лет назад.
– Но там этого не было.
– Тогда там было другое. Была синтаиская философия, и ты не был против.
– Она лучше дисциплинировала мальчиков, чем секции самбо в «Динамо».
– Ну вот, а теперь подготовка единоборцев строится на иной основе.
– Основе мистики?
– Отец, если мистика поможет выжить, в том числе твоему сыну, почему ты против?
– Да я не против, просто понять
– А зачем тебе понимать. Ведь ты не можешь понять, как бегает ток по проводам, а электричеством пользуешься.
– Ну ладно, мне не хочется, чтобы ты вдруг стал шаманом.
– Если это поможет мне выжить, пусть я буду шаманом.
– Нет, что-то во мне протестует против этого. Мой сын и вдруг шаман.
– У тебя старые представления о шаманстве.
– А у тебя новые?
– Да, шаман – это человек, который может делать то, чего не могут другие.
– Ты мне еще расскажи анекдот о чукчах.
– Пожалуйста. Чукча сидит на суке дерева и пилит его. Идет геолог. «Грохнешься», – говорит он чукче. – «Да посел ты», – чукча отвечает и продолжает пилить. Надпиленный сук трещит и ломается. Чукча падает. «Однако, шаман», – говорит он, поднимаясь с земли.
– Ну и зачем ты мне все это рассказал?
– Чтобы проиллюстрировать сказанное ранее.
– А оно нуждается в иллюстрации?
– Да, ведь мы, по сути, говорим на разных языках. А рассказал я тебе это потому, что геолог видит причинные связи, а чукча нет. И считает его шаманом, хотя он всего лишь знающий человек. После того как ты дал мне дважды липовые документы и вооружил знаниями, я – геолог, а они все – чукчи.
– Да, ловко у тебя это получается.
– Школа хорошая.
– Остряк, хотя кураж перед заданием и во время его выполнения вещь неплохая. Если он способствует решению задачи и выживанию исполнителя, другое дело, если это некая нервная реакция на…
– Отец, хватит, скажи лучше как мама?
– Она, как и ты, впала в мистику, еще в институте начинала писать стихи, а теперь это к ней вернулось.
Отец вытащил из кармана несколько свернутых вчетверо листов бумаги, развернул и прочитал:
О здравствуй, грусть! Тебя ли в чистом поле
Над рожью легкий ветер расплескал,
И розовый закат разлил румянца вволю
И тихо в ля миноре зазвучал.
Вечерняя звезда блеснет слезою светлой…
Под старою сосною меж хлебов
Я жду тебя в свиданья час заветный
В сплетенном для тебя венке из васильков.
– Как
– Па, я не силен в поэзии, но, по-моему, она влюбилась.
– Вот и у меня такое ощущение. Возьми их…
Отец снова свернул листы вчетверо и протянул Олесю.
Олесь сунул бумаги в карман брюк.
– К ней не зайдешь? – спросил отец.
– Нет.
– Почему?
– Потому что чем торжественнее все это, тем больше шансов провалиться.
– Может, ты и прав.
– Прощаемся? – спросил Олесь.
– Да, но напоследок тебе небольшой подарок – сим-карта.
– Зачем она мне?
– В критический момент дай мне знать, где ты находишься, или просто вставь ее и инициируй.
– Зачем?
– Я буду тебе позванивать. Постоянно. И когда дозвонюсь, пойму, что у тебя какие-то проблемы. Иначе бы ты ее не вставил в телефон.
– Лады.
– И еще одно. В Одессе недалеко от моря живет мой друг.
– Он тоже бывший сотрудник?
– Нет. Ранее он работал в пединституте. Сейчас на пенсии, собирает материал для книги. Остановишься у него, дешевле и надежнее.
– А бесплатно нельзя? Все же твой друг?
– Нельзя.
– Почему?
– Потому что это Одесса.
– Ясно. Ты сейчас куда?
– Мне надо к Коле в резиденцию.
– А, понятно, откуда у тебя информация.
– Хорошо, что тебе понятно. Да, будешь жить у Сильвестрыча, больше слушай его, чем сам говори. Он старик словоохотливый, и хотя не наш коллега, но во время войны был ястребком, то есть ловил диверсантов. Возможно, тебе что-нибудь из его разговоров и пригодится.
Слава Богу, что поезд приходил в Одессу в девятом часу вечера. Дневная жара уже схлынула, было не жарко, но душно.
На перроне его ждала представительница института с маленьким плакатом в руках, на котором было выведено «Наскокин».
– Наталья, – представилась встречающая, – заведующая отделом международных связей.
– Насокин, – ответил Павел Алексеевич, не обратив внимания Натальи на ошибку. Но тут из вагона вышла Лидия и сделала замечание встречающей.
– У вас ошибка на плакатике, – сказала она, – лишняя «к». Внимательней надо быть.
Лицо Натальи сделалось пунцовым.
Но Насокин не дал Лидии развить успех.
– Счастливо оставаться, – сказал он попутчице, взял свободной рукой Наталью под руку и пошел прочь от вагона. И чем дальше он уходил, тем больше чувствовал некое облегчение, потому что Лидия выполнила свое обещание, и он целый день с небольшими перерывами беседовал с ней. Правда, это нельзя было назвать диалогом, скорее, это был монолог, прерываемый попытками слушателя что-либо уточнить, уяснить или с чем-либо не согласиться.