Богач, бедняк
Шрифт:
Быстрым, почти неуловимым движением рук Клотильда завязала узлом свои волосы на затылке. Потом влезла в ванну. Взяв кусок мыла, начала намыливаться, и вскоре густая пена заблестела на ее гладкой смуглой коже. Она мылась методично, не спеша, без тени кокетства. Потом они вместе соскользнули в горячую воду и лежали, обнявшись, рядом.
Если бы дядя Гарольд, тетя Эльза и их девочки вдруг заболели в Саратоге и там умерли, то он остался бы в этом доме навсегда.
Вода стала остывать, и они вылезли из ванны. Клотильда, взяв в руки большое махровое полотенце тети Эльзы,
Пчелы жужжали за окнами с непроницаемой для них сеткой, зеленые ставни превращали спальню в таинственный прохладный грот, а стоявшее у стены бюро напоминало корабль, бороздящий зеленоватую поверхность моря. Ради такого дивного дня он был готов на все -- сжечь не один, а тысячу крестов.
Она вошла к нему, шлепая босыми ногами, с распущенными волосами, теперь уже совершенно с другой целью. На лице ее было мягкое, отстраненное, сосредоточенное выражение, которое ему так нравилось и вызывало в нем томление. Ради него, наверное, он сюда и приехал.
Клотильда лежала рядом. От нее исходил аромат сандалового масла. Она осторожно, мягко дотронулась до Тома рукой. В этом прикосновении было столько искренней любви к нему, Томасу, что это легкое любящее движение он не мог сравнить ни с чем -- так разительно оно отличалось от незрелой похоти хихикающих близнецов или возбуждения, которое с профессиональным мастерством вызывала у него та продажная женщина с Маккинли-стрит в Порт-Филипе. Он прежде никогда и не помышлял, просто не верил, что кто-то может прикасаться к нему так, как это делала Клотильда.
Нежно ее обнимая, Том проник в нее под беспокойное жужжание пчел у окна. Он терпеливо ждал, когда она достигнет пика наслаждения,-- ведь теперь он был знатоком этого искусства. Этому она быстро научила его, научило ее дивное тело индианки. Когда после мощного взрыва все кончилось и они тихо лежали, отдыхая, рядышком, в эту минуту он знал, что сделает для этой девушки все на свете -- пусть только она попросит.
– - Полежи здесь.-- Последовал поцелуй в шею под подбородком.-- Я позову тебя, когда все будет готово.
Клотильда выскользнула из-под простыни, и он слышал, как она одевается в ванной комнате, затем тихо спускается по лестнице на кухню. Том лежал на широкой семейной кровати, уставившись в потолок; он испытывал одновременно чувство благодарности к ней и горечь. Как все же противно, когда тебе только шестнадцать. Он ведь ничего не мог для нее сделать. Он мог только принимать этот щедрый дар -- ее прекрасное тело, мог незаметно проникать к ней в комнату по ночам, но ведь он не мог погулять с ней в парке, потому что всегда мог отыскаться злой язык, или подарить ей косынку без опасения, что острый глаз тети Эльзы заметит тряпку незнакомого ей цвета в ящике рассохшегося комода в комнате Клотильды за кухней. Разве мог он увезти ее из этого дома, где она находилась на положении рабыни? Ах, если бы ему было двадцать...
Святой Себастьян.
Она тихо вошла в спальню.
– - Пойдем,
Том, не вставая с кровати, заявил:
– - Как только мне исполнится двадцать, я вернусь и увезу тебя отсюда.
Она улыбнулась.
– - Но у меня ведь есть муж,-- сказала она, рассеянно теребя пальчиками обручальное кольцо.-- Не тяни. Все уже на столе и может остыть.
Он пошел в ванную комнату, оделся и спустился на кухню.
На накрытом кухонном столе между двумя приборами стояли в вазочке цветы, темно-голубые флоксы. Клотильда занималась и садоводством, умела ухаживать за цветами и знала в этом толк. "Моя Клотильда,-- говорила о ней тетя Эльза,-- это просто сокровище. В этом году ее розы вдвое крупнее, чем в прошлом".
– - У тебя должен быть свой собственный садик,-- сказал Том, садясь на свое место. Все то, что он не мог дать ей в реальной жизни, он выдумывал, изобретал. Под своими голыми ступнями он чувствовал линолеум, такой холодный и гладкий. Он аккуратно причесал еще мокрые волосы, и его белокурые упругие кудри, темные от воды, тускло поблескивали. Клотильде нравилось, когда все вокруг было опрятным, ухоженным, чистым, когда все сияло и радовало глаз -кастрюли, сковороды, красное дерево, прихожие, ее ухажеры. По крайней мере, хоть это он мог для нее сделать.
Она поставила перед ним жирную, густую похлебку из рыбы с овощами.
– - Я говорю, что тебе нужно завести свой собственный садик,-- повторил он.
– - Ешь свой суп, не разговаривай,-- ответила Клотильда, усаживаясь напротив него.
За первым блюдом последовало второе -- нежная нога ягненка, редкое угощение, с молодой картошкой, посыпанной укропом, пожаренной на одной сковороде с мясом. На столе стояла миска, полная молодых стручков бобов в масле, салат и блюдо с помидорами. На большой тарелке горкой лежало хрустящее, еще горячее печенье, а на другой -- большой кусок масла, рядом с ней стоял запотевший кувшин холодного молока из погреба.
С серьезным видом Клотильда наблюдала за тем, как Том ест, и только довольно улыбалась, когда он протягивал ей тарелку за добавкой. Когда вся семья уезжала на отдых, она каждое утро садилась на автобус и ехала в соседний город за покупками, где тратила на них свои деньги. Здесь, в Элизиуме, этого делать было никак нельзя -- владельцы лавок тут же донесли бы миссис Джордах о том, что ее горничная покупает деликатесы: первосортное мясо, отборные первые фрукты и овощи, чтобы потом у нее же на кухне в ее отсутствие устраивать свои пиры с Томасом.
На десерт Клотильда подала ванильное мороженое, которое готовила сегодня утром сама, и горячий жидкий шоколад. Она отлично знала, какой аппетит у ее любовника. Впервые она заявила о своей любви к нему двумя бутербродами с беконом и нарезанными помидорами. Но любовь разгоралась и требовала гораздо больших затрат.
– - Клотильда,-- спросил Том,-- почему ты здесь работаешь?
– - А где же мне работать?– - с удивлением вопросом на вопрос ответила она. Она обычно говорила низким, монотонным голосом. В ее речи чувствовался слабый отголосок канадского французского.