Богач, бедняк

Шоу Ирвин

Акселя не было дома вот уже трое суток. Из Элизиума они не получали никаких вестей, и никто не знал, сколько еще ночей придется Рудольфу спускаться в подвал, выносить эту ужасную жару, дышать мучной пылью, испытывать онемение в руках от бесконечного поднимания противней с комочками теста, задвигания их в печь, вытаскивания из духовки румяных булочек. Боже, как только все это выносил отец? Из года в год. Рудольф только после проведенных здесь, в подвале, трех ночей чувствовал себя абсолютно измочаленным, под глазами от усталости появились синяки, лицо казалось худым, изможденным. К тому же ему приходилось рано утром садиться на велосипед и развозить булочки покупателям. И после этого еще идти в школу. На следующий день предстоял трудный экзамен по математике, а он к нему еще как следует не подготовился,

да он и вообще не особенно блистал в этой науке.

Обливаясь потом, ведя ожесточенную борьбу с тяжелыми, громадными, замасленными противнями, весь осыпанный мукой, словно мелом, особенно его голые руки и лицо, он, по сути, превратился в бледный призрак своего отца и, шатаясь, пытался выстоять, пройти через муки того испытания, которое безропотно выносил его отец вот уже шесть тысяч ночей подряд.

Все его называют образцовым, верным семейному очагу сыном. Чушь собачья. Плевать ему на это. С горечью ему приходилось сожалеть о том, что приходится спускаться сюда, в подвал, и во время своих каникул, чтобы помочь отцу, когда тот зашивался, и что ему пришлось перенять у отца ремесло пекаря, хотя, конечно, он не столь уж преуспел. Томас оказался куда мудрее его, Рудольфа. Послал всю семью к чертям. И хотя он сейчас попал в беду -Аксель ничего ему не сообщил о том, что стряслось, когда получил телеграмму из Элизиума,-- все равно Томасу куда лучше там, чем ему, примерному сыну, выполняющему сыновний долг в раскаленном до предела подвале.

Ну а Гретхен? Трижды за вечер пройтись по сцене и получать за это шестьдесят долларов в неделю...

За последние три ночи Рудольф вычислил, сколько же денег выручала их пекарня, пекарня Джордаха... После уплаты за квартиру, других неотложных расходов и тридцати долларов жалованья вдове, заменявшей больную мать, оставалось что-то около шестидесяти долларов.

Он вспоминал, как Бойлан хладнокровно выложил за обед в ресторане в Нью-Йорке двадцать долларов и сколько он заплатил в тот вечер за их выпивку.

Бойлан уехал на два месяца во Флориду, в Хоб-Саунд. Теперь, после войны, жизнь постепенно входила в нормальную колею.

Он засунул еще один тяжелый противень с булочками в печь.

Его разбудили чьи-то голоса. Он застонал. Неужели уже пять утра? Неужели ночь так быстро пролетела? Он машинально вылез из кровати. Почему я одет?
– - удивился Рудольф. Ничего не понимая, он покачал головой. Кто же меня одел?
– - глупо подумал он. Моргая, посмотрел на часы. Без четверти шесть. Потом в голове у него прояснилось. Сейчас -- не утро. Он вернулся из школы и сразу же бросился на кровать, чтобы немного отдохнуть перед ночной сменой в подвале. Он слышал голос отца. По-видимому, тот вернулся, когда он крепко спал, и поэтому ничего не услышал. Первая промелькнувшая в сознании мысль -- мысль эгоиста: все, сегодня ночью я не работаю!

Он снова лег.

Снизу до него по-прежнему доносились голоса -- один высокий, возбужденный, второй -- низкий, убеждающий. Мать с отцом о чем-то спорили. Он слишком устал и не хотел прислушиваться к перебранке. Какое ему дело? Но он не мог из-за этого шума снова уснуть. Поэтому волей-неволей пришлось прислушаться.

Мэри Джордах "переезжала". Правда, не так далеко, всего лишь в комнату Гретхен, через коридор. Она, тяжело спотыкаясь, ходила туда-сюда, ее ноги ныли от тромбофлебита. Мэри переносила из одной спальни в другую свои платья, нижнее белье, свитера, туфли, гребенки, фотографии детей в младенческом возрасте, альбом для газетных вырезок Рудольфа, ящичек с набором для шитья, книгу "Унесенные ветром", смятую упаковку сигарет "Кэмел", старые сумки, саквояжи. Все, что выносила из своей спальни, она люто ненавидела все последние двадцать лет. Она бросала свои вещи на неразобранную кровать Гретхен, поднимая облачко пыли всякий раз, когда скидывала очередную ношу, и потом снова возвращалась в спальню дочери с новой охапкой груза.

Шаркая подошвами, снуя туда-сюда, она произносила гневный монолог:

– - Все, наконец-то я покончила с этой комнатой. Правда, слишком поздно, минуло целых двадцать лет, но все же, наконец, я этого добилась. Никто никогда не выказывал мне никакого уважения, но теперь я буду поступать так, как мне заблагорассудится, как захочу.

Я не собираюсь больше находиться в услужении у этого деспота... Надо же, этот идиот едет чуть ли не через всю страну, чтобы отдать пять тысяч долларов бог знает кому. Сбережения, накопленные за целую жизнь. Мою жизнь. Я трудилась, как рабыня, изо дня в день, во всем себе отказывала, чтобы только скопить эти деньги, превратилась в глубокую старуху. На эти деньги мой сын должен был поступить в колледж, чтобы стать в конце концов истинным джентльменом. Но теперь он никуда не поступит и ничего не добьется -- и все только потому, что моему распрекрасному муженьку вдруг захотелось блеснуть, показать, какой он великий человек,-- что, мол, ему стоит раздать тысячедолларовые бумажки миллионерам в штате Огайо, чтобы его драгоценный братец и его жирная женушка не чувствовали себя ущемленными, когда будут ехать в оперу на своем "линкольне"!

– - Все это не ради моего брата и его толстой жены,-- возражал Аксель Джордах. Он сидел на кровати, свесив руки между колен, как плети.-- Сколько раз тебе объяснять? Я сделал это только ради Руди. Хорошенькое дельце! Он будет учиться в колледже, и вот в один прекрасный день все узнают, что его родной брат сидит в тюрьме!

– - Там ему и место!
– - огрызнулась Мэри Джордах.-- Томасу это место определено судьбой, это его естественное место. Если ты собираешься выкладывать по пять тысяч долларов каждый раз, когда его захотят посадить в тюрьму, то тебе лучше распроститься со своей пекарней навсегда сейчас же и заняться добычей нефти или стать банкиром. Могу поспорить, что ты получал удовольствие, отдавая этому человеку свои деньги. Ты этим гордился. Еще бы, ведь это -- твой сын. Щепка от старого полена. Секс так и прет из него. Он такой сильный, знает, как добиться своего, попасть прямо в цель. Ему мало обрюхатить одну девушку. Нет, это не для него, сына Акселя Джордаха! Две одновременно -- вот это да, только так и поступают все выходцы из этой семьи. Так вот. Если Аксель Джордах хочет продемонстрировать, какой он мужчина, какой неподражаемый мужчина в постели, то пусть поскорее подыщет себе парочку девочек-близнецов для удовлетворения своей похоти. Моя Голгофа кончилась!

– - О боже!
– - простонал Джордах.-- Голгофа!

– - Грязь, одна только грязь!
– - визжала Мэри Джордах.-- Яблоко от яблони не далеко падает. И твоя дочь -- проститутка! Я видела деньги, которые она получила за свои услуги, видела в этом доме,-- восемьсот долларов. Она прятала их в книге. Восемьсот долларов! Да, твои детишки назначают себе недурную цену. Теперь и я назову свою. Если тебе что-нибудь от меня понадобится -- сходить в магазин или переспать с тобой, плати, милости прошу! Мы платим этой женщине внизу, вдове, тридцать долларов, но она выполняет лишь половину всей работы в доме, а ночевать уходит домой. Так вот, моя цена -- тридцать долларов в неделю. Можно, конечно, поторговаться. Только прежде верни все, мной заработанное. Тридцать долларов в неделю за двадцать лет. Я все посчитала. Выходит, ты должен мне тридцать тысяч долларов. Так что выкладывай денежки, и тогда поговорим. До этого не дождешься от меня ни слова.-- Она, схватив последний узел, быстро вышла из комнаты. Двери спальни Гретхен с треском захлопнулись за ней.

Джордах покачал головой. Встал с кровати и, прихрамывая, поднялся по лестнице к Рудольфу.

Тот лежал на своей кровати, глядя в потолок.

– - Думаю, ты все слышал,-- сказал Джордах.

– - Да-а,-- протянул Рудольф.

– - Прости меня,-- сказал Джордах.

– - Да-а,-- ответил нараспев Рудольф.

– - Ну, я пошел в лавку, нужно посмотреть, что там творится.

Джордах повернулся, чтобы уйти.

– - Сегодня ночью я приду в пекарню, помогу тебе,-- сказал Рудольф.

– - Нет, лучше поспи,-- угрюмо ответил Джордах.-- Мне ты там, внизу, не нужен.-- И он вышел из его комнаты.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

В подвале Уэстермана горел тусклый свет. Подвал стал постоянным прибежищем для приглашенных на вечеринки. И сегодня вечеринка там была в полном разгаре -- около двадцати девушек и парней принимали в ней участие. Одни танцевали, другие обнимались и целовались по темным углам, третьи слушали пластинку Бенни Гудмана, исполнявшего "Бумажную куклу".