Богатая белая стерва
Шрифт:
Я был один, сидел у рояля, не зная, что мне теперь следует делать. Ждать? Идти искать жителей этого дома? Сыграть польку? Уйти?
Я решил подождать. Встав и пройдя, покачиваясь, до середины комнаты, я ощутил странное головокружение. Следовало что-то найти, на что можно было бы опереться. Справа, у ближайшей ко мне стены, виднелся большой камин с мраморной полкой. Я направился к нему на дрожащих ногах и почувствовал, что сознание гладко, ненавязчиво уходит. Я сделал усилие, чтобы двигаться быстрее. Последнее, что я помню до того, как я потерял сознание — отчетливое понимание, что никакими усилиями мне не удержать голову в нормальном положении — мой нахмуренный лоб поплыл вперед, и чуть вниз, на встречу с каминной полкой.
Когда я пришел в себя, я все еще был один в комнате, лежал на полу, на спине, перед камином.
Я залез. И мы отбыли. Джульен повернул на поперечную улицу и спросил, как у меня дела. Я сказал ему, [непеч. ], я провалился. Он сказал — Вот и хорошо, ты не создан для того, чтобы служить буржуазии. Или что-то в этом роде. Иногда трудно сказать, шутит он или нет. И у него страсть к архаизмам.
Мы поймали зеленую волну — высчитанную серию светофоров, меняющих алый цвет на цвет тропической травы в момент нашего к ним приближения — до самого Ист Вилледжа. Джульену пришлось несколько раз поменять полосу в легкой пробке в районе Сейнт-Маркс Плейс, а затем он повернул на Хаустон. Через несколько минут мы были в СоХо, в высоких зданиях и узких переулках, со счастливо выглядящей смешанной толпой. Богемная атмосфера, созданная в этом районе художниками, с тех пор переехавшими в другие районы, с гораздо худшей репутацией, до сих пор держится в СоХо несмотря на астрономические цены на квартиры, чрезмерное количество корпорационных магазинов одежды, и богатых мещан, населяющих ныне район.
Мы много выпили в тот вечер. Кредитная компания недавно выслала Джульену карточку. Им не следовало этого делать, и в следующий раз они будут думать, прежде чем карточки высылать. Рыжий рифмоплет заказывал еще и еще. Несколько раз мы меняли бар, внося вклад в поддержание старой доброй американской традиции мобильности, нашей национальной привычке не оставаться долгое время в одном и том же месте. В конце концов мы оказались в одном модном заведении, излюбленном месте перезревших и бессовестно богатых представителей псевдо-богемы. В четыре утра двери заведения заперли. Все посетители продолжали как ни в чем не бывало пить, естественно. На Джульена и на меня навалились две очень хорошо сохранившиеся черные женщины, за сорок, искатели приключений. Никакие дополнительные приключения мне были в ту ночь не нужны. Однако против Джульена не попрешь, а он вбил себе в голову, что нам необходимо перенести место веселия неудержимого через реку, в Джерзи, и заняться обменов секс-партнеров в каком-нибудь пыльном, мышами наполненном мотеле с грязными окнами и плохо работающими кранами. Женщины, вроде бы, отнеслись и этой идее с симпатией. После длительных поисков мы все-таки нашли Ройс Джульена — в двух кварталах от того места, где мы его оставили — вроде бы. Так нам помнилось, обоим. Мы решили об этом не думать — оба слишком устали для рациональных умозаключений. Мы решили, что должны радоваться, что вообще его нашли. В какой-то момент я подумал, а вдруг это какой-то другой Ройс, и попытался вспомнить, сколько лет нынче дают за угон машины, достойной угона — но мотор уже гудел себе тихо, а женщина по имени Клара (думаю, что Клара, не уверен) — протянула с заднего сидения руку, схватила меня за лацкан, и втащила внутрь, усадив рядом с собой.
Не знаю, почему Джульен не проехал мимо Холланд Тоннеля, и как ему вообще удалось править в нужном направлении — его дама делала с ним все время какие-то штуки. Моя дама, более скромная, чем ее подруга, решила, что сперва нужно целоваться. Шишка у меня на лбу болела дико.
В Джерзи, индустриальный ландшафт всех почему-то слегка утихомирил. Дамы наши сделались вдруг задумчивые и отстраненные. Джульен нашел путь к Кеннеди Бульвару, возможно по звездам, и заехал в первый же мотель, который он увидел справа по ходу. Он вышел из машины, чтобы нанести визит в контору отеля и получить ключ с номерком, после чего он сказал, не очень благожелательным тоном, чтобы все мы двигались.
Как
Последовали несколько очень увлекательных видений, а затем было ощущение холодной, свежей родниковой воды на лбу и щеках. Я открыл глаза. Джульен склонился надо мной, говоря нервно — Вставайте, узники старваций… Вставайте, пленники труда…
Я посмотрел вверх и увидел бутылку с холодной свежей родниковой водой надо мной.
От дам не осталось следа. Я помылся, чувствуя себя несчастным. Голова кружилась. Начинался рассвет. Сделав умственное усилие, я спросил, что сталось с девочками. Джульен объяснил что-то насчет взятия такси после того, как одна из девочек вспомнила, что дома плачут дети.
Я говорю — Я серьезно спрашиваю.
Он говорит — Почувствуешь ли ты себя счастливым если я скажу тебе, что я перерезал им обеим горло и закопал их под Пуласки Скайуэй в двух милях отсюда?
Я говорю — Нет.
Он говорит — Тогда я не буду тебе этого говорить.
Он схватил свой пиджак и кинул мне мой.
На пути к тоннелю я спросил, Слушай, Джульен, а зачем ты начал писать стихи?
Некоторое время он молчал. В конце концов он объяснил мне все. Он сказал, что он не очень уверен, но основная идея была и есть — оставить след. Он пытался получить диплом по физике, именно в этой связи. Он рассчитывал взорвать планету, как только он откроет нужное для такой акции средство. Но вскоре он сообразил, что уничтожение планеты оставит след, который никто не увидит, и которым никто не сможет полюбоваться, за исключением Создателя, которому такие вещи, судя по всему, не по вкусу. Поэтому он решил, что сделает что-нибудь хорошее для всех этих сволочей, называющих себя человечеством, чтобы, типа, добавить им в жизнь света… украсить их бессмысленное существование хорошим страстным стихом.
Он высадил меня возле Вашингтон Сквера в восемь утра. Домой идти не хотелось. Я прошелся по скверу — это обычно улучшает мне настроение — посмотрел на шахматистов в юго-западном углу, где неприглядного вида расхлюстанные мастера завлекали дураков-туристов сыграть партию на деньги, поговорил со знакомым продавцом наркотиков, прошел дважды под Триумфальной Аркой, посидел на скамейке и понаблюдал за голубями, как некогда раздраженный престарелый Николай Тесла. День обещал быть солнечным и мягким. Благородная архитектура по периметру сквера меня успокоила. Студенты и профессура из университета напротив сновали туда-сюда, некоторые из них покупали у моего продавца марихуану. Какой-то автор голливудских сценариев посидел на моей скамейке минут десять, истерично быстро проверяя сценарий, внося коррективы и оглядываясь через плечо. В кино я не часто хожу, но, бросая время от времени незаметный взгляд на его страницы, я нашел, что сценарий его не блещет убийственной оригинальностью. Не люблю конформистов. Коп, которого я знал с детства, прошел мимо, и мы поздоровались вежливо. Нищий попросил у меня мелочь. У меня ничего с собой не было. Мой отец остановился у моей скамейки, сказав, что идет в любимое кафе на Шестой Авеню. Толстая но оптимистично настроенная дама в несочетающейся одежде — профессор Общественных Наук на пенсии — прошла мимо, ведя на старомодном поводке бесполезную маленькую мохнатую собаку. Показались первые туристы, в основном японцы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. АВИ ФИНКЕЛСТАЙН ПРОТИВ МИРА
Роберт Кинг, намеревавшийся в скором времени стать Специальным Агентом, Управляющим Многими, был долговязый сорокалетний мужчина с буйной смесью африканских и кавказоидных черт, внимательными глазами, длинными пальцами и умением при любых обстоятельствах сохранять серьезное выражение лица. Он создавал специальные группы, имел свой кабинет с письменным столом, и раз от разу выходил в люди, притворяясь обычным полевым агентом. Многие считали нью-йоркский офис самым противным назначением, но не Кинг. Роберт Кинг действительно любил этот город.