Богатая белая стерва
Шрифт:
— Как ты забралась внутрь?
— Дверь была не заперта. Я зашла и заперла все двери. Думала, посплю. Надеюсь, я ничего тут не повредила. Извиняюсь.
— У тебя что, нет другого места, где можно поспать?
— Нет.
Дорога пустынна. Домов нигде не видно, только деревья черными силуэтами.
— Где ты живешь?
— В Джерзи Сити. О, черт. Джимми меня убьет. Ну и ну. Сколько сейчас времени?
Она полностью проснулась.
— Семь, — сказал Ави и, подумав, добавил, — Вечера.
— А где это мы?
— Посреди небытия.
— Парень, с которым я живу.
— Сутенер?
— Да, — ответила она, помедлив. — Мой сутенер.
— Он не разрешает тебе спать дома?
— Я с ног падала. Я работаю в Тоннеле. Думала — посплю, а потом еще поработаю.
Работа в Тоннеле была популярна среди уличных проституток несколько лет назад. Брали клиента, следующего на машине в Нью Джерзи, делали ему по дороге минет, получали деньги, выскакивали на нью-джерзийской стороне, и снова искали клиента — следующего в Нью-Йорк. Постоянные полицейские облавы оттеснили проституток от въезда в Тоннель. Некоторые все еще пользовались этим способом заработка, но клиентов им приходилось ловить только в Нью Джерзи, и в стороне от главных шоссе — в трущобах, в грязных улицах, тоже ведущих к Тоннелю.
— Так, — сказал Ави. — Вылезай.
— Хочешь минет?
— Нет, я не хочу минет, — Ави чуть не рассмеялся. Ей все-таки следовало бы на себя посмотреть. — Вылезай и уходи.
— А мы далеко от Джерзи Сити?
— Не знаю. Несколько миль, наверное.
— У меня ноги болят очень.
— Слушай, сука, это тебе не такси, и я не владелец благотворительной компании, занимающейся уходом за потерявшимися склизкими проститутками. Я спешу. У тебя есть выбор. Ты выходишь и идешь, или я сворачиваю тебе шею и закидываю в канаву. Выбирай.
— Я лучше пойду тогда.
— Вот и хорошо.
— Ты эту машину украл, да?
Он сделал угрожающий жест.
— Хорошо, — сказала она.
Она выбралась и закрыла дверь. Ави оглянулся, чтобы посмотреть на нее, уходящую. Он даже вышел из машины, чтобы посмотреть еще раз. Жалкая какая. Едва одетая — а тут поздний октябрь. Неудобные туфли с абсурдно высокими каблуками. Хромает по пустынной дороге, обхватив себя руками и дрожа — больше ребенок, чем женщина. Жалкая неустроенная девка в жестоком, равнодушном мире. Гадкий утенок.
Он сел в машину и включил скорость. Сжимая зубы, придавил акселератор. В зеркале заднего обзора ее не было видно. Минуту или две он гнал машину вперед, а потом затормозил.
Ее могли подобрать копы. Или какой-нибудь добрый самаритянин, и передать копам. Добрые самаритяне очень изменились за последние две тысячи лет. Это значит — у них будет зацепка. Меня таким образом могут вычислить. Впрочем, это глупости.
Вскоре он признался себе, что он свинья. Он развернул машину и поехал назад по проселочной дороге. Несколько мгновений спустя он проехал мимо нее — она все еще хромала, и выглядела жалко. Круто развернувшись, он нажал на тормоз. Вылез. Она остановилась на каком-то расстоянии от него.
— Ладно, — сказал он. — Давай-ка я довезу тебя до дома.
Она была выше его ростом на дюйм или два, и его это позабавило. Чувства, которые он к ней испытывал, были почти отеческие. Идти она не очень-то могла.
— Обопрись о мое плечо, — сказал он.
Она послушалась. Это простое действие вдруг открыло в ней шлюзы, за которыми все это время плескалось ее горе. Она тут же растеряла всю свою энергию и концентрацию.
— Ноги очень болят! — прохныкала она.
Он посмотрел вниз. Ноги было не различить. Но коленки открытые. Он потрогал коленку. Как лед.
— [непеч. ]! — сказал он с чувством. — Ладно, обними меня за шею рукой. У меня действительно нет на все это времени. Так. Держись.
Он взял ее на руки. Она посмотрела жалобно большими глазами и положила голову ему на плечо, как сделал бы ребенок. Он донес ее до машины. Он заставил ее встать рядом с дверью — колени отказывались ей служить, но каким-то образом она умудрилась не упасть — и открыл переднюю дверь. Подцепив рюкзак, он перебросил его на заднее сидение.
— Залезай.
Она залезла. Ави обошел машину, сел за руль, и включил обогрев, по полу, на всю мощность.
— Снимай туфли, — велел он ей.
Она послушалась, морщась от боли. Он закурил и стал думать, что теперь делать. Высадить ее в Филадельфии? Или у следующей заправки?
— Жрать хочешь? — спросил он.
Она уставилась на него.
— Да.
Он перегнулся через спинку, открыл рюкзак, и дал ей сандвич. Она откусила, потом еще раз, и, быстро, еще раз.
— Помедленнее, — сказал он.
— Ладно, — сказала она, жуя. Совсем как ребенок. Рот вытирает тыльной стороной руки. И снова откусывает — большой такой кусок.
— Сколько тебе лет?
— А что?
— Сколько лет!
— Двадцать три.
Не похоже, подумал Ави. Меньше двадцати, наверное.
— Как тебя на самом деле зовут?
— А зачем тебе знать?
— Как. Тебя. На. Самом. Деле. Зовут!
— Натали.
— Откуда ты?
— Из Огайо.
— Кливленд?
— Нет. Маленький город.
— Почему не уезжаешь обратно?
— Не могу.
— Прости, как?
— Не могу. Все документы у Джимми — свидетельство о рождении, права, все. Я до сих пор должна ему деньги. Я не могу ехать домой без денег. Мне еще год надо на него работать.
— Ты что, одалживала у него?
— Нет.
— Так почему же ты ему должна?
— Это уговор такой. Я должна на него работать два года.
— Отвезти тебя к Джимми?
— Э… Он меня убьет. Я опоздала, и очень мало сегодня заработала. Я не знаю, что делать. Эй, а ты итальянец, да?
— Не разговаривай с полным ртом. Тебе бы хотелось поехать домой в Огайо?
— Не знаю. — Она проглотила, и сказала перед тем, как откусить от сандвича еще раз, — Моя мать обратно меня к себе не возьмет, после всего. Мне там негде больше жить.