Богатство (др. изд.)
Шрифт:
Сезон лососиного нереста закончился, вместе с ним завершился сезон тревог. Как бы то ни было, но в этом году Камчатка отстояла свои промыслы от пиратов. Совсем рядом, в шести милях от Камчатки, японский лейтенант Ямагато думал, что многое зависит от Губницкого… Но он не знал, что очень многое в делах Камчатки зависело теперь от Соломина!
ПРИЗНАКИ СУМАСШЕСТВИЯ
Скорее ради психологического интереса Соломин снова попросил Папу-Попадаки открыть сейф.
— А я вам не зулик, цтобы открывать
— Вот я и не верю, что вы греческий дворянин.
Пала не стал этот тезис оспаривать:
— Хоросо. Я открою вам кассю, но за это возьмите меня с собою, когда поедете драть ясак с инородцев.
— Драть ясак не стану и вас с собою не возьму…
В присутствии появился Сотенный, опять завел речь о загадочной пропаже явинского почтальона:
— Ежели вожак у него не умел оборачиваться, тогда он, может, выпал с нарт на повороте и замерз, как цуцик. А вот куда Сашка Исполатов делся? Он и человек опытный, и вожак у него — чистое золото…
Соломин спросил урядника, бывали ли на Камчатке случаи бесследной пропажи людей.
— Сколько угодно! Иногда через несколько лет и найдут. Одни косточки да тряпочки… приходи, кума, любоваться.
— А если поискать как следует?
Мишка Сотенный рассмеялся:
— Найди попробуй… Сейчас трава выше козырька, а зимою снег любой грех кроет. Даст бог, и само все откроется…
Соломин не знал ни явинского почтальона, ни траппера Исполатова, а потому переживать исчезновение их он не мог.
Совершенно неожиданно его навестил Нафанаил — владыка клира петропавловского и духовный наставник камчатской паствы. При появлении благочинного в канцелярии Соломин испытал некоторое смущение, ибо, чего греха таить, за множеством дел не торопился отстоять всенощную… Спасибо Нафанаилу — он не учинил ему выговора, а завел речь на иную тему.
— Туточки вот, кады я сюды приехал, в некоем доме обнаружилось забавное чтение. Бумаги архивов камчатских. Избегая чадного курения и винопития, яко человек просвещенный, удосужил я разум свой чтением кляуз старинных. Воистину доложу вам: на примере былых начальников камчатских не избегнете вы кары господней… Уезжайте отселе, покедова в разуме!
— Простите, ваше преосвященство, — ответил Соломин, — но не могу уяснить, на что намекаете вы?
— На то и намекаю, что, как учит опыт камчатской истории, многие здешние начальники с ума посходили. Бряк — и поехали чепуху молоть, а сраму при этом уже не ведают, бедненьки.
— Я думаю, мне это пока не грозит.
— И сами не заметите, как в безрассудстве явитесь…
Соломин, естественно, спросил владыку, почему при душевно здоровом населении сумасшествие избирает для себя жертвы именно среди управителей Камчатки.
— Это нам не открыто, — увильнул Нафанаил.
Показался он человеком глупым, и глупым его речам Соломин
В эти дни ему надоело кормиться у Плакучего, он нанял себе кухарку. В доме стало чуточку уютнее, дородная Анфиса походя сметала фартуком пыль со стола и говорила гневно:
— Во, мужичье проклятое! Без бабьего уходу хуже свиней живут… Будь моя волюшка, так я бы всех мужчин передавила…
Озирая ее многопудовую дородность, Соломин верил — такая передавит.
По утрам его (ну совсем как в деревне) будил звон бубенчиков и пение рожка — это петропавловский пастух выгонял из города на выпас тучное коровье стадо. А почти все дома камчатской столицы были крыты ветхой соломкой — тоже как в деревне. Соломин полюбил гулять в окрестностях Петропавловска, где ему часто встречались медведи — громадные, но удивительно миролюбивые. Не раз он наблюдал такую картину: женщина гребет в кошевку смородину, а рядом с нею лакомится медведь. Потом спокойно разойдутся — и ни крику, ни испугов, ни страхов! Это было очень забавно…
Возвращаясь с прогулки, он повстречал на улице Блинова, а подле него шагал румяный застенчивый юноша.
— Это мой Сережа… приехал к пале с мамой.
— А-а, будущий драгоман! — приветствовал студента Соломин и любезно расспросил об успехах в учебе.
— Японский… это же страшно трудно, — вставил отец.
— Да нет, папа, — возразил юноша. — Русский язык дается иностранцам ничуть не легче, однако многие японцы постигают его очень быстро…
— И надолго вы к нам?
— Как водится — до последнего парохода.
— А когда Камчатку покидает последний?
— Примерно в октябре, — пояснил Блинов-старший, — потом уж до следующей весны живем, как в бочке. Сереже никак нельзя упустить последний пароход, это может плохо кончиться — возьмут и выкинут из института, а что ему тут делать?
С разговорами они дошли до памятника Лаперузу (глыбы серого гранита, оплетенного якорной цепью). Сережа Блинов с грустью вспоминал веселое студенческое житье во Владивостоке…
Это верно, что жизнь во Владивостоке была сейчас приятной. Там на рынке уже появились первые арбузы, в кинематографе «Гранд-Иллюзион» показывали американский боевик «Большое ограбление почтового поезда», по вечерам открывался цирк-шапито с любимицей публики наездницей Гамсахурдия — и вдруг (о читатель!) в этот милый шурумбурум вторгся с моря пароход «Котик», который выбросил на пристани Эгершельда громадную толпу японцев. Никто не понимал, откуда они взялись, а японцы бормотали одно:
— Япона… руссики… Сюмусю… Соломин-сан…
Высокое начальство, как известно, очень не любит, если какой-нибудь безвестный Соломин-сан нарушает устоявшийся режим их бравурной жизни. Быстрее всех сориентировался японский консул Номура: от имени своего правительства он заявил решительный протест против самочинных и необоснованных действий русских властей на Камчатке, — дело сразу приобрело нежелательный для МИДа политический резонанс, а дальневосточный наместник Алексеев учинил выговор адмиралу Витгефту;