Богатство
Шрифт:
В сенях хлопнула наружная дверь, но шаги человека были почти бесшумны, мягкие по-кошачьи. В потемках канцелярии чья-то рука долго шарила по стене, отыскивая дверную ручку. На пороге комнаты возникла фигура — сплошной ком мехов, занесенных пластами снега.
Первое, что бросилось в глаза Соломину, так это острые уши волка над головой незнакомца. Из нимба меховой оторочки виднелось лицо — лицо человека, которого Андрей Петрович никогда и нигде не встречал. Это лицо было почти ужасное: темное и жесткое от стужи, а взор пронзительный, даже хищный.
Незнакомец
— Добрый вам вечер, — произнес он, и голос его оказался удивительно молодым и свежим.
— Здравствуйте, — ответил Соломин.
Андрей Петрович затеплил на столе еще две свечи, чтобы лучше разглядеть незнакомца. Тот сделал шаг вперед, осыпая снег с торбасов, поверх которых, как боевые щитки, были привязаны громадные меховые наголенники, предохранявшие ноги от переломов при падениях с нарт… Он заявил спокойно:
— Я приехал, чтобы вы меня арестовали. Весною прошлого года я имел несчастье застрелить двух человек.
Соломин безо всякой нужды передвинул на столе чернильницу, пальцем помог горячему воску быстрее сбежать со свечи.
— Явинского почтальона?
—Да
— И свою сожительницу?
—Да
— Вы местный траппер Исполатов?
—Да.
Нервными шагами Соломин пересек комнату, взялся за «бюксфлинт», обжегший ему руку ледяным холодом.
— Вот из этого?
— Именно…
Соломин спрятал оружие в канцелярский шкаф.
— Садитесь, — показал он на стул.
— Благодарю.
Последовал четкий кивок головы, а ноги траппера, обутые в промерзлые торбаса, вдруг разом сомкнулись, словно желая вызвать ответный звон невидимых шпор, — и этим жестом Исполатов непроизвольно выдал себя.
— Постойте, вы же… офицер? — догадался Соломин.
Ответ прозвучал даже с вызовом:
— Имел честь быть им.
Очень долго они молчали. Соломин за это время механически разложил на столе десть бумаги, придвинул перо к чернилам.
— Думаю, что составление полицейского протокола не доставит, удовольствия нам обоим. Лучше, если вы изложите обстоятельства убийства своею рукою.
Исполатов стянул с кухлянки хрусткую рубаху из замши и, скомкав, зашвырнул ее в угол. Безо всякого замешательства или волнения он окунул перо в чернильницу.
— Мне будет позволительно писать с двух сторон или же только с одной стороны страницы?
— Это не имеет значения, сударь…
Надсадно царапая тишину, долго скрипело перо. Страницы быстро заполнялись четким, разборчивым почерком. Исполатов сидел вполоборота к Соломину, который обратил внимание на его профиль — резкий профиль, как у римского центуриона. Андрей Петрович подумал, насколько разнообразны бывают русские люди — от добродушного курнофея до пронзительного облика Савонаролы… Закончив писать, Исполатов вздернул пышный рукав кухлянки и посмотрел на часы (блеснуло золото).
— Я не слишком
— Вы не пощадили себя, — заметил он.
— Я и не заслуживаю пощады… от самого себя!
Траппер легко поднялся и, подойдя к окну, продышал на замерзшем стекле круглый глазок.
— Что привлекло там ваше внимание?
— Смотрю, как устроились мои собаки.
— Может, пустить их в сени погреться?
— Упряжке нельзя расслабляться. Я сам не раз спал на снегу и знаю, что это не так уж страшно, тем более для собаки… Не беспокойтесь: завтра утром я откопаю их из-под высоких сугробов, в которых спится лучше, нежели под периной.
Соломин подумал — все ли сделано? Оружие он спрятал, показания записаны самим убийцей… Что дальше?
— Вы с дороги. А у меня, — сказал он, — еще осталось немножко настоящего «мокко». Если угодно, я сварю.
— Не стоит беспокойства, — учтиво поблагодарил траппер. — За эти годы я отвык от кофе.
— Тогда сварю для себя. А вам — чаю.
— Пожалуйста. От чая не откажусь…
В печных трубах уездной канцелярии завывало так, что громыхали вьюшки. За окнами — чернота. Трепетно дымили робкие свечи.
Они сидели за столом.
— Как же это все-таки у вас получилось?
— Это… рок, — глухо отвечал Исполатов.
Соломин поймал себя на грешной мысли, что рад появлению этого человека, разрушившего его постылое одиночество. Сейчас ему было даже неловко перед самим собою за то, что он, блюститель государственной законности, не относится к Исполатову, как к преступнику, а лишь как к милому и приятному собеседнику… Он спросил:
— Простите, а в каком полку вы служили?
— В лейб-гвардии стрелковом батальоне.
— Это батальон императорской фамилии?
— Да, мы квартировали в Царском Селе.
Соломин заинтересовался — насколько справедливы все те легенды, которые ходят об офицерах этого батальона, как о стрелках небывалой меткости.
— Знаете, — отвечал Исполатов, — тут после войны с бурами в Африке англичане на весь мир расхвастались своей меткостью. Тогда слово снайпер и вошло в обиход русского языка. Тут вот у нас в лейб-гвардии стрелковом батальоне все поголовно были отличными снайперами. Но имеющий мускус в кармане не кричит об этом на улице — запах мускуса сам говорит за себя… Не так ли?
Положив на ладонь кусок рафинада, он ударами рукояти ножа ловко раскрошил его на мелкие куски.
— Как же вы оказались на Камчатке?
Вопрос Соломина был, кажется, слишком опрометчив, и траппер ответил не сразу:
— Это тягостная история, сударь. Боюсь, что мой рассказ не доставит вам удовольствия.
Снежная буря куролесила над крышами Петропавловска.
— Не скрою, — сказал Соломин, — вы поставили меня в затруднительное положение. Прошу понять меня правильно: я теперь не знаю, что с вами делать.