Богатство
Шрифт:
— Сейчас, — произнес он, — назрел вопрос о конференции ведущих держав мира, чтобы произвести окончательный раздел дальневосточных владений Российской империи.
Тут, не выдержав, гаркнул Мишка Сотенный:
— Да Россия-то, чай, не Африка, чтобы делить ее!
Бриттен, вроде сочувствуя уряднику, пожал плечами:
— Увы, но это так.
Исполатов вдруг гортанно произнес одно слово, которое резануло всех, словно бритвой:
— Кайкчич!
К сожалению (или к счастью?), Бриттен его не понял. Это было старое оскорбление ительменов, которое могли понять лишь старожилы Камчатки; оно означало примерно то позорное русское
Белые гетры барона уже заторопились к дверям.
— Америка, — говорил Бритггн на ходу, — получит Камчатку, из которой образуется самостоятельный штат, а конгресс Соединенных Штатов в этом случае отдает мне все, что здесь имеется, на концессионных правах.
Дверь, взвизгнув пружиной, захлопнулась за бароном столь громко, будто выстрелила пушка. Соломин сел.
— Надо бы его попросить, — сказал вяло, — чтобы он воздержался от таких слов на улице. Могут возникнуть неприятности.
Блинов вытер слезы и ожесточился:
— А пускай, сволочь, болтает, что хочет. Одной болтовней ему из нашей Камчатки колонии не сделать.
Андрей Петрович с надеждою воззрился на Исполатова:
— Как вы относитесь ко всему услышанному?
Траппер размял в пепельнице погасшую папиросу с таким старанием, будто хотел уничтожить заклятого врага.
— Россия — это такая страна, которой можно нанести поражение, но которую никогда и никому не удавалось победить. Я допускаю, что наша армия могла оставить Мукден, допускаю, что Владивосток можно бомбардировать, как это сделали недавно с Благовещенском китайцы. Но курляндский баронишко что-то уж больно много насыпал пеплу на наши головы… Вспомните! Даже насквозь прогнивший Китай и тот, когда на него напали сразу несколько стран, обладавших новейшим оружием, даже Китай не испытал столько бед и насилий, какие, по словам барона, выпали сейчас на русскую долю. Уж если ты, собака, взялся за вранье, — заключил Исполатов, — так ты уж ври хотя бы так, чтобы тебе поверили!
Это были убедительные слова, и тут уряднику Сотенному пришла в голову хорошая мысль:
— Любое вранье легко проверить. Попросим у барона газетку. Хоша бы американскую. Не может так быть, чтобы на всем «Редондо» не нашлось захваченной в дорогу газетки…
Соломин поспешил за Бриттеном, нагнал его на улице и попросил дать почитать последние газеты.
— Ах вот оно что! — строго произнес барон. — Вы не доверяете мне. Но учтите, что я дворянин и моим словам…
— Я тоже дворянин, хотя и мелкотравчатый, — торопливо сказал Соломин. — Как дворянин дворянина, я настоятельно прошу вас, барон, воздержаться от распространения вредных слухов.
— Сударь мой! Я не слухи распускаю, а сведения о фактах, и не вредные, а самые достоверные…
— Вы доставили на Камчатку товары?
—Нет.
…Тогда непонятно, зачем вообще прибыл сюда «Редондо»?
Бриттен повидал Неякина и Нафанаила, которые сообщили ему: мол, Соломин явно не в себе, что и сам всенародно признал под пасху при вынесении городских святынь. От благочинного барон проследовал в больницу, где доктор Трушин выразился о Соломине таким образом:
— Это такая инфекция, что слов нету! Я уже сказал ему, чтобы он мне на глаза не попадался, потому что я за себя не ручаюсь. Да вы спросите Неякина
— он не даст соврать.
Неякин, прилипая к барону как банный лист, охотно доложил о позорных «неистовствах» начальника Камчатки:
— Стыдно сказать,
Предоставим слово Соломину. «Наутро из разных источников я стал получать заявления о том, что Бриттен объявил уже Камчатку под американцем, причем одновременно с этим объявлением он не преминул накинуть два рубля на кулек муки, чего он не мог сделать без моего ведома и согласия».
Урядник в сердцах даже наорал на Соломина:
— Да что вы смотрите-то? Будь я на вашем месте, у меня бы жук этот до конца войны из-за решетки выглядывал. Вон как он злодейски народ мутит.
Это правда, что в городе уже создалась унылая, давящая обстановка. Жители сходились в кучки, слышалось:
— Быть не может, чтобы Россию с хвоста делить стали!
— А ты Аляску забыл, браток?
— Охти, тошно… А вдруг Бриттен-то прав?
Звучали, правда, и другие речи:
— Плевать мы на всякие конференции хотели! Даже если весь Дальний Восток по кускам растащат, и то Камчатка постоит за себя, и ни под японца, ни под американца мы не пойдем — хоть ты режь нас тута!
В городе все дружно ругали Бриттена:
— Ишь орел какой! Прилетел невесть отколе, в одну минуту изо всех вас американцев понаделал, да еще товорит — с вас два рубля за мешок… Видали мы эдаких, да фукать на них хотели!
Исполатов поддержал урядника Сотенного:
— Советую вам немедленно арестовать фон дер Бриттена с его бесстыжими тевтонскими глазами.
Андрей Петрович отвечал, что у него нет юридической основы, чтобы, опираясь на нее, произвести арестование.
— Вы арестуйте его, — настаивал Исполатов, — а уж после войны пусть седовласые сенаторы кассационного департамента ковыряются в законах, выясняя, была у вас основа или таковой не было.
Соломин пригласил фон дер Бриттена в правление, где в присутствии многих свидетелей заявил ему:
— Я вынужден составить протокол о распространении вами слухов, вредящих настроению умов на Камчатке.
— Протокол… с какой целью? — фыркнул барон.
— С целью привлечения вас к ответственности…
Сказав так, Соломин повернул на столе судейское зерцало, обратив его к барону той гранью, на которой начертано: «Всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, яко в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете так нет, как у нас было…» (слова старинные, еще петровские!). После чего все рассказы Бриггена о руинах Владивостока, о гибели флота российского, о конференции держав относительно раздела русских владений на Дальнем Востоке — все это (включая и наценку в два рубля на мешок муки) было тщательно запротоколировано. Закончив писать, Андрей Петрович спросил: — Вы по-прежнему утверждаете, что Камчатка должна отойти под владычество Соединенных Штатов Америки?
— Да, вместе с Чукоткой, а Сахалин — Японии.
— Ладно. Подпишитесь вот тут, барон…
До самого последнего момента Соломину казалось, что Бриттен побоится оставить свое факсимиле под таким документом. Но барон, не смутившись, подсел к столу и с видом, будто свершает благое дело, расписался внизу протокола. Соломин намекнул:
— А если я посажу вас в карцер?
— Вам диагноз уже поставлен, — нагло отвечал барон. — Я вообще не понимаю, чего вы тут раскомандовались? Можете сажать. Но выручать меня станет уже не Петербург, а Вашингтон!